Шкетов и Софья затравленно оглядывались: они видели, как на берегу толкаются на неспокойных после скачки конях несколько всадников. Красные конармейцы размахивали карабинами и решительно требовали выходить из воды, угрожая пристрелить всех в случае неподчинения.
Лодка с японцами была уже совсем рядом, и можно было видеть лица японских моряков. Они были напряжены и несколько испуганы, но продолжали грести, рассчитывая забрать беглецов. В то же время японцы с тревогой поглядывали на берег на толкущихся у кромки воды вооруженных всадников.
С берега прозвучали выстрелы. Били поначалу поверх целей, давая понять, что готовы применить оружие и более точно, ‒ на убой.
До лодки оставалось уже не более десяти метров, до берега метров сорок и казалось, что можно успеть и спастись. Но при звуке выстрелов японцы не решились подплывать к несчастным, стоящим по грудь в воде, и стали спешно разворачивать шлюпку, а затем отчаянно погребли назад в направлении шхуны. Гребцы отчаянно налегали на весла, сидели, пригнувшись и было заметно, как они напряжены.
Софья, корнет Коробейников и Шкетов стояли в воде и смотрели в полном отчаянии в сторону удаляющейся шлюпки. Они видели лица рыбаков, а один из гребцов только развел руками, показывая всю тщетность попытки спасти попавших в сложнейшую ситуацию и словно извинясь за эту неудачу.
Софье не хотелось смотреть в сторону берега, где у самой воды толклись несколько вооруженных всадников и в азарте ждали окончания развернувшейся у них на глазах трагедии.
− Я не выйду на берег, − с меня достаточно, − выдавила из себя Софья, готовая разреветься, и, поддерживая обмякшее тело корнета, шагнула в сторону моря.
Корнет подчинился ей молча и только глянул через плечо в сторону берега, обвел отрешенным взглядом заросшие густым лесом дальневосточные сопки, высокое небо, зажмурился под лучами полуденного солнца, улыбнулся и шагнул в море вслед за подругой.
Иван Шкетов, глянув на молодых своих товарищей с тоской в глазах, сразу, как-то осунувшись ликом, снял с плеча и выпустил в воду карабин, поднял руки и направился, подгоняемый волной, к берегу.
Поручик Николаев
После боя из засады с отрядом Нестора поручик Николаев, поначалу необычайно воодушевившись победой, оказался скоро в состоянии полного отчаяния. Николаев готовился в атаке долго и тщательно, как самой главной в своей жизни. Атака удалась, − поручик показал себя настоящим боевым стратегом, но удовлетворения не было. Огромные просторы края растворяли все усилия, и этот скованный холодом континент был недвижим, и не было сил его всколыхнуть и подтолкнуть к активной борьбе, значительным переменам.
Самостоятельно вести боевые действия он не мог. Сил было ничтожно мало, и таяли эти силы как масло на сковороде над огнем. Местные ерепенились и, если, что было не так, не по ним, − поднимались и уходили. Командовать подчиненными жестко, давать приказы, как солдатам в боевой обстановке, не получалось. Любое воинское насилие устава на теперешних не действовало. Свои, − те, кто, отступая из Прибайкалья, попали в эту якутскую западню, также не горели отдавать жизнь за спасибо. Большинство удерживал образ существования, ибо другого они не могли придумать, истончив потребности и мысля просто: сегодня живой, добыл кусок к ужину какой-либо ценой, − и ладно. Они все вместе, со своими желаниями и амбициями были никому уже не нужны, не справившись на фронтах гражданской войны с большевиками. Теперь же только насилие, ломка примет новой власти, еще как-то встраивало обветшавшее белое движение в матрицу жизни, объясняло их незавидное существование. Лозунги, звучащие еще совсем недавно громко, мало кого теперь увлекали. За годы борьбы все призывы были использованы и показали свою несостоятельность, а в итоге обветшали и удушливо пахли нафталином. Только жесткая сила и неистовая вера врагов коммунизма были способны держать народ окраин бывшей империи в узде и вести, хоть и под конвоем, к цели. К цели, которая становилась все более расплывчатой, спорной, плохо осязаемой.
