– Я слышал, Армения отдаёт несколько неработающих заводов за свои долги России. – Никаких долгов нет. Это переходит к России, чтобы она укрепляла Армению. Армения всегда была за спиной России, и впредь будет. – Алиев не хочет воевать, а армяне не хотят брать Баку. – Польша процветает, потому что ихний папа в Риме. – Нет, потому что Польша находится на торговых путях. – Каких великих армянских поэтов вы знаете? – Саят-Нова. – Нет, Саят-Нова больше грузинский поэт. Лучший поэт Армении, поэт-мыслитель, это Абовян. А у вас кто великий поэт? – У нас Пушкин. – Как Пушкин может быть великим, если он плохо говорил об армянах? – Пушкин иногда высокомерен, и я не одобряю это. Но не помню, чтобы он унижал армян.
Танцы под магнитофон. Хорошая восточная музыка, армянская, в основном.
Надо заметить, что независимо от часа начала празднества, гуляние в армянских семьях продолжается далеко за полночь. Причём, к моему удивлению, в этом продолжительном веселье участвуют все поколения от мала до велика. Детей не гонят спать, они танцуют во всю, до упаду. Правда, в прямом смысле до упаду наблюдалось только у самого маленького. А самый маленький был годовалый именинник, который, танцуя, конечно, на руках (у бабушки), заснул незадолго до полуночи. Другие дети – шестилетний внук хозяина и двенадцатилетняя внучка, держались бодро до конца. Танцуют искусно, разнообразно и исключительно восточные танцы. Я с удовольствием наблюдал за девочкой, прелестной в своей восточной красоте. Мне особенно нравилось, когда она, импровизируя, пускала своё тело волной.
Прощаться подошли всей семьёй. Каждый произносил что-нибудь приятное.
В майские праздники ехал я из Новосибирска в Анжеро-Судженск проведать родных. Билет был взят за три дня до отъезда, однако, мне досталось одно из худших мест – верхнее в последнем отсеке плацкартного вагона. Когда я прошёл к своему месту, там сидели уже парень и девушка, не знакомые между собой, как я позже заметил. И вот перед самым отходом поезда в проходе вагона появился мужчина, при виде которого меня охватило некоторое беспокойство. Уже по тому, как он шагал и держал себя, как смотрел, было видно: нормальная размеренная дорожная обстановка будет нарушена, как нарушается спокойная повседневность стихийным бедствием – буйным вихрем или гремящим потоком, обещающим наводнение или потоп. Он был выше среднего роста, широк в кости, мускулист. Его тело увенчивалось большой лысой головой. На темени чётко вырисовывался свежий неровный шрам длинной несколько сантиметров, из которого сочилась кровь. Я заметил эту голову со шрамом ещё при посадке – в конце группы пассажиров, толпящихся у входа. Я тогда пожелал себе не попасть с этим рецидивистом, как я про себя окрестил его, в один отсек вагона.
– Тридцать шестое уже! А где же тридцать восьмое? О, мама мия, рядом с туалетом! – начал он ещё на подходе. Да, он начал говорить, чтобы уже не смолкнуть ни на минуту. В руке он держал открытую бутылку пива. Бросив свою небольшую сумку возле лавки, он уселся напротив меня, рядом с девушкой. Его грубоватое лицо украшали большие серые глаза, взгляд был открытый и прямой, но не навязчивый.
– Будем знакомиться. Владимир. Наталья? Не люблю это имя! У меня от Наташ одни неприятности! Вот видишь шрам у меня на голове? Позавчера я был в гостях у одной Натальи. Когда выходил, меня встретили трое. Я испугался и с испугу – да-да! с испугу! Так бывает! – головой выбил одному все зубы, другого свалил кулаком, и, совсем испугавшись, убежал от них. Куда ты едешь? В Мариинск? О, Мариинск я хорошо знаю! Я там был. Как же! Знаменитая Мариинская тюрьма. Два года. Тоже из-за Наташки. Другой Наташки. Пришлось из-за неё одному ухарю челюсть сломать. У меня было много Наташек! Мама мия, ох и накуролесил я в своей жизни! – и проговорил-пропел, понизив голос:
