– Так что найди стекольщика в Роскоммоне и попроси его приехать и починить окно, ладно?
– А что, если он разозлится, или нападет на меня, или окажется одним из тех, кто верит, будто я убила отца?
– Большинство людей знает правду, а те, кто не знает… они, ну…
– Они боятся меня?
– Я предполагаю, в таком случае стекольщик приедет, починит твое окно и постарается убраться отсюда как можно скорее.
– То есть мне не надо предлагать ему чашку чая?
– Тебе ничего не надо делать, только заплатить ему.
– Наличными?
– Да, я думаю, он предпочтет наличные. Слушай, мне надо идти. Я опоздаю на работу. Звони мне, если будут какие-то проблемы. Повесь телефон обратно на крючок, чтобы мне не приходилось каждый раз приезжать к тебе домой. Увидимся на похоронах в четверг, но я и правда занята.
Я поняла, что мне нужно извиниться.
– Извини, Анджела.
– Хорошо, что твоя история – это уже вчерашний день. Медийный цирк продолжает работу. Один из членов совета графства задержан за взятку в шесть миллионов евро, а парень в Ноккрохери вчера убил своего лучшего друга. Но мне пора идти. Пока! – Она ушла, оставив после себя запах антисептика. Мне он нравился. Анджела всегда такая чистая.
Садясь в машину, она крикнула:
– А, и еще надо придумать что-то на Рождество. Приедешь к нам.
Сам по себе звонок по телефону оказался не таким сложным, как я представляла. Я несколько раз отрепетировала, прежде чем поднять трубку. Объяснить местоположение дома оказалось самым трудным. Поскольку я живу далеко, мне сказали отдать 80 фунтов за выезд плюс заплатить за стекло и время, пока его будут менять, и еще мне нужно померить стекло и перезвонить. Женский голос был приятный и с каким-то акцентом, но я не смогла определить страну.
Я померила окно и перезвонила. На этот раз интонация у женщины изменилась, но, поскольку я не видела ее лица, не могла понять, как она настроена. Женщина еще раз уточнила мое имя и адрес, а потом спросила, не дочь ли я Томаса Даймонда.
– Да, – ответила я.
– Понятно, Алекс будет у вас завтра утром около десяти часов.
Алекс приехал вовремя, вставил окно и ушел меньше чем через час. Он почти со мной не разговаривал, а я сидела на кухне. Я отсчитала наличные, и он сказал – вернее, пробормотал:
– Сочувствую по поводу вашего отца.
– Мне не стоило пытаться его сжечь. Это недоразумение.
Больше он ничего не сказал, сел в свой грузовик и уехал.
В четверг, 19-го числа, проходила поминальная служба. Я сама доехала до церкви, несмотря на предложение Анджелы. Она сказала, что обычно туда ездят на кортеже за катафалком, но я не видела в этом смысла. У ворот стояли двое охранников и не пускали фотографов. Вопреки предположению Анджелы, моя история еще не была вчерашним днем. Я заметила людей, направивших на меня свои мобильные телефоны, как только я подъехала к церкви. Наверное, деревня в этот момент пустовала, потому что все собрались здесь. Большинство имен я не знала, но почти все лица были мне знакомы.
Я надела черное пальто, которое надевала на похороны мама. Под ним на мне было зеленое платье (тоже мамино), потому что в черном ее похоронили. Еще я надела свои черные ботинки и красный берет с блестками: отец говорил, он для особых случаев. Я надевала его всего один раз, когда мы ездили в парк дикой природы Фота Айленд, когда мама была еще жива. То были хорошие выходные. Но сейчас тоже особый случай.
