Читать онлайн Андрес Неуман - Странник века

Andés Neuman

el viajero del siglo

Андрес Неуман, фото © Rafa Martín

В оформлении обложки использован фрагмент картины Фердинанда Бруннера «Странник» (1908)

© Andrés Neuman, 2009

© О. М. Кулагина, перевод, 2022

© Н. А. Теплов, оформление обложки, 2024

© Издательство Ивана Лимбаха, 2024

Моей матери,

которая напоминает и напоминает о себе

Моим отцу и брату,

которые слышат ее вместе со мной

Чудной старик, не должно ль мне

С тобой остаться?

Чтоб ты сопровождал мой голос

Звучанием своей шарманки?

Вильгельм Мюллер/Франц Шуберт

Европа! Тащась в своих лохмотьях,

Придешь ли ты когда-нибудь?

Настанет ли тот день?

Адольфо Касаис Монтейро

У вегетативных есть корни;

А людям даны ноги.

Дж. Стейнер

ВАНДЕРНБУРГ: движущийся город, расположенный где-то между старинными государствами Саксония и Пруссия. Столица княжества с таким же названием. Широту и долготу определить невозможно из-за его постоянного перемещения <…> Гидрографические данные: несудоходная река Нульте. Направления экономической деятельности: земледелие и текстильная промышленность <…> Несмотря на свидетельства хроникеров и путешественников, точное местоположение города определить не удалось.

О-зяб-ли? крикнул кучер прерывающимся от тряски голосом. Спа-си-бо, мне хо-ро-шо! отозвался Ханс, стуча зубами.

Фонари раскачивались в такт галопу. Колеса сплевывали грязь. Готовые треснуть оси прогибались на каждой выбоине. Кони раздували щеки и выдыхали облака. По линии горизонта катилась тусклая луна.

С некоторых пор где-то вдалеке, к югу от дороги, начал вырисовываться Вандернбург. Но, подумал Ханс, как это обычно бывает в конце утомительного путешествия, город словно перемещался вместе с ними. Над экипажем нависало тяжелое небо. При каждом ударе кнута холод наглел и жестче обжимал контуры предметов. Дале-ко еще? крикнул Ханс, высовываясь в окно. Ему пришлось повторить вопрос дважды, прежде чем кучер вышел наконец из своей погруженной в грохот сосредоточенности и прокричал в ответ, указывая кнутовищем: Сами изво-о-лите ви-и-деть! Ханс не понял, что кучер имеет в виду: что ехать осталось самую малость или что заранее никогда не угадаешь. Поскольку Ханс остался в карете последним и разговаривать было не с кем, он закрыл глаза.

Открыв их снова, он увидел перед собой каменную стену со сводчатыми воротами. По мере того как стена приближалась, Ханс все сильнее ощущал ее аномальную непроницаемость: она словно предупреждала, что выбраться за ее пределы будет гораздо труднее, чем пробраться внутрь. В слабом свете фонарей проступили силуэты первых домов, чешуйки крыш, заостренные башни и архитектурные украшения, похожие на вереницу позвонков. Казалось, они въехали в недавно покинутый город – слишком гулким эхом отдавался стук копыт и прыгающих по брусчатке колес. Все было так неподвижно, словно кто-то, затаив дыхание, непрерывно за ними следил. Экипаж свернул за угол, галоп стал глуше: дорога здесь была грунтовой. Они ехали по улице Старого Котелка: Ханс разглядел качавшуюся на ветру железную вывеску. Он подал кучеру знак остановиться.

Кучер спрыгнул с козел и, едва очутившись на земле, сразу как-то сник. Пройдя пару шагов, он посмотрел на свои ноги и смущенно улыбнулся. Погладил по спине коренную, что-то благодарно прошептал ей в ухо, и животное ответило храпом. Ханс помог кучеру развязать веревки, крепившие багаж, поднять влажный брезент и достать из-под него чемодан и большой сундук с двумя ручками по бокам. Что у вас тут? Мертвец? проворчал кучер, роняя сундук на землю и отряхивая руки. Не мертвец, улыбнулся Ханс, а несколько мертвецов. Кучер хохотнул, но по лицу его пробежала тень тревоги. Вы тоже здесь заночуете? спросил Ханс. Нет, ответил кучер, я сейчас в Виттенберг, там меня ждет славное местечко для ночевки и одно семейство, которому нужно в Лейпциг. Покосившись на скрипучую вывеску, он добавил: Вы уверены, что не хотите проехать со мной дальше? Нет, спасибо, ответил Ханс, тут хорошо, да пора уже отдохнуть. Воля ваша, сударь, воля ваша, кивнул кучер и пару раз откашлялся. Ханс отдал ему причитающуюся плату, не стал брать нескольких монет сдачи, и они простились. За спиной Ханса щелкнул кнут, по деревянной обшивке кареты пробежала дрожь, зацокали, удаляясь, копыта.

Только теперь, оставшись один на один со своим багажом у дверей постоялого двора, Ханс наконец почувствовал, что спина у него затекла, мышцы свело, а в ушах стоит гул. Его не покидало ощущение тряски, по-прежнему мигали огни, зыбко колыхались камни мостовой. Он протер глаза. Заглянуть в окно постоялого двора не позволяли занавески. Он постучался в дверь, все еще украшенную рождественским венком. На стук никто не вышел. Он потянул холодную, как лед, ручку. Дверь с трудом поддалась. За ней был коридор, освещенный висевшими на крюках масляными лампами. Тело Ханса обволокло благодатным теплом. Где-то в глубине коридора бормотал, потрескивая, огонь. Ханс с трудом втащил в дом чемодан и сундук. Остановившись под одной из ламп, он силился согреться. Но вдруг подскочил от неожиданности: из-за конторки его разглядывал господин Цайт. Я как раз шел вам открывать, сказал хозяин. Он зашевелился так медленно, словно его прижало конторкой к стене. Живот господина Цайта напоминал барабан. А сам он источал запах лежалой ткани. Откуда изволили прибыть? поинтересовался хозяин. В этот раз – из Берлина, ответил Ханс, впрочем, это не важно. Для меня, сударь, важно, да еще как, перебил его господин Цайт, не догадавшись, что Ханс имел в виду совсем другое, и сколько думаете тут пробыть? Видимо, эту ночь, ответил Ханс, но пока не уверен. Как только определитесь, сказал хозяин, будьте добры, сообщите мне, я должен знать, сколькими комнатами располагаю.

Господин Цайт прихватил с собой канделябр. Он повел постояльца сначала по коридору, потом по какой-то лестнице. Ханс смотрел на тучное тело хозяина, штурмом бравшее каждую ступеньку. Ему было страшновато, что в любой момент оно может рухнуть на него сверху. В доме стоял запах горелого масла, серных фитилей, мыла и пота. Они прошли второй этаж и стали подниматься выше. Как ни странно, все комнаты казались пустыми. На третьем этаже хозяин подошел к двери с нацарапанной на ней мелом цифрой семь. Он отдышался и гордо объявил: седьмая у нас самая лучшая. Затем вынул из кармана ободранное кольцо с ключами и после нескольких попыток и сдержанных проклятий сумел открыть дверь.

Держа канделябр перед собой, хозяин вспорол темноту до самого окна. Задвижки отворились, и ставни исполнили аккорд на пыльной древесине. Уличный свет был так слаб, что не столько освещал комнату, сколько смешивался с ее тьмой, словно некое газообразное вещество. По утрам здесь довольно солнечно, пояснил господин Цайт, комната выходит на восток. Ханс сощурился и напряг зрение. Ему удалось разглядеть стол и два стула. Узкую кровать под полотняным покрывалом. Латунную лохань, ржавый ночной горшок, треногу с рукомойником, кувшин. Очаг из кирпича и камней с маленьким карнизом, на который, казалось, ничего нельзя поставить (очаг есть только в третьем и седьмом номере, пояснил господин Цайт), и кое-какую домашнюю утварь по углам: кочергу, совок, почерневшие щипцы, почти истершуюся щетку. В печи лежали опаленные поленья. На другой стене, примерно между столом и лоханью, Ханс заметил небольшую, акварельную, как ему показалось, картинку, но разглядеть ее он не смог. И вот еще что, торжественно закончил свои разъяснения господин Цайт, осветив стол и оглаживая его поверхность ладонью, это дуб. Ханс с удовольствием погладил стол. Внимательно оглядел канделябр с сальными свечами, позеленевшую керосиновую лампу. Я остаюсь, сказал он. И тут же господин Цайт бросился стаскивать с него сюртук с намерением повесить на один из придверных гвоздей, служивших вешалкой.

Жена! заорал хозяин так, словно вдруг наступил рассвет, жена, иди сюда! Постоялец! На лестнице сразу же зазвучали шаги. В комнату вошла крепко сбитая женщина в хлопчатобумажной робе и фартуке с гигантским карманом на груди. В отличие от мужа, госпожа Цайт двигалась резко и энергично. Она мгновенно сдернула с кровати постельное белье, поменяла его на другое, не такое пожелтевшее, быстро подмела пол и сбегала вниз, чтобы наполнить кувшин водой. Как только она его принесла, Ханс принялся пить и пил долго, почти не переводя дыхания. Поднимешь его багаж? обратился к жене господин Цайт. Хозяйка вздохнула. Муж воспринял ее вздох как знак согласия, кивком попрощался с Хансом и растворился в темноте.

Лежа на спине, Ханс провел ступнями по грубой простыне. Когда он почти смежил веки, ему показалось, что под полом кто-то скребется. Погружаясь в сон и постепенно теряя интерес ко всему, он подумал: завтра соберусь и поеду в другой город. Если бы он поднял к потолку свечу, то увидел бы между балок густые паутины. Сидевшее в самой гуще паутин насекомое нить за нитью ассистировало его сну.

Он проснулся поздно, с пустотой в желудке. Теплое солнце растеклось по столу и, как сироп, капало на стулья. Ханс ополоснул лицо, открыл чемодан и оделся. Подойдя к висевшей на стене картине, он убедился в том, что это действительно акварель. Рамка показалась ему слишком вычурной. Ханс снял картинку с гвоздя, чтобы получше ее рассмотреть, и обнаружил на обратной стороне маленькое зеркальце. Он снова повесил картинку на место, но развернув зеркалом к себе. Затем вылил в умывальник оставшуюся в кувшине воду, отрезал кусок мыла, нашел кисточку, бритву, ароматную эссенцию. Он брился и насвистывал, не задумываясь над мотивом.

Спускаясь по лестнице, Ханс встретил господина Цайта – держа в руке тетрадь, тот поднимался по ступенькам так, словно каждой из них вел учет. Он попросил Ханса расплатиться за номер до завтрака. Так уж у нас заведено, прокомментировал он. Ханс вернулся к себе, принес нужную сумму, щедрые чаевые и вручил хозяину с ироничной улыбкой. На нижнем этаже он осмотрелся. В конце коридора была видна большая гостиная, котелок на очаге. Перед очагом предавался праздности диван, умевший, как позже выяснил Ханс, утопить всякого, кто на него садился. По другую сторону коридора была еще одна дверь, видимо, в комнаты Цайтов, рядом стояла маленькая рождественская елка в неуместно пышных украшениях. Ханс нашел задний двор, туалеты и колодец. Посетив туалет, он сразу повеселел. Его внимание привлек запах еды. Он прибавил шагу и вскоре увидел госпожу Цайт, шинковавшую на кухне свеклу. Подобно неподвижным стражам, свисали с потолочных балок окорока, свиные и кровяные колбасы, полоски сала. На огне кипел чугунный горшок. Вереницы сковородок, половников, котелков и кастрюль радиусами преломляли утро. Поздновато вы, сударь, что ж, садитесь, приказала госпожа Цайт, не отрывая глаз от ножа. Ханс послушно сел. Обычно мы подаем завтрак в гостиной, продолжала хозяйка, но в такой час ешьте лучше здесь, я не могу оставить очаг без присмотра. Весь разделочный стол был завален овощами, отмокавшим в воде мясом, кудрявыми картофельными очистками. Кран звонко капал на внушительную стопку посуды. Внизу громоздились корзины с дровами, каменным и древесным углем. В глубине, между бидонами и кувшинами, стояли мешки с фасолью, рисом, мукой и манной крупой. Госпожа Цайт вытерла руки о фартук. Одним движением она отсекла кусок хлеба от буханки и намазала его фруктовым повидлом. Поставила перед Хансом чашку, плеснула в нее овечьего молока, а сверху добавила кофе, чуть не перебрав через край. Яичницу подавать? спросила она.