Странник века - страница 28

Софи сцепила пальцы в замок и, дипломатично улыбаясь, произнесла: Я в принципе согласна с фантазиями господина Ханса. Господин Готлиб опустил веки и закурил, словно свое собственное мнение он надумал сжечь. Профессор, сказал Альваро, и все-таки вы хватили через край (это в чем же? не понял профессор Миттер), насчет Испании (а! отозвался профессор). Кто-нибудь хочет слоеного пирожного? Софи встала, уклоняясь от взгляда Ханса, следившего за ней через зеркало.

Затем Ханс надолго отключился от споров. А когда к ним вернулся, речь держал Альваро. В Испании? говорил он, там, знаете ли, по-разному бывает, мне доводилось читать Ховельяноса и Олавиде[9]. Друг мой, с искренним интересом перебил его профессор Миттер (но Ханс, еще не различавший профессорских интонаций, заподозрил в его голосе иронию), я боюсь, что мы не знаем, кто такие эти господа. Сочту за честь объяснить, ответил Альваро (и снова Ханс не был уверен, нет ли и в этих словах иронии), ничего удивительного, профессор, мы, испанцы, к этому привыкли: в моей стране было мало мыслителей, но те немногие, кто все-таки думал, задумывались весьма глубоко, хотя иностранцы этому не верят. Олавиде, мужественный человек, был чересчур вольтерьянцем, чтобы быть севильцем, и чересчур севильцем, чтобы совершить Французскую революцию. Его очень мало читали, а теперь читают еще меньше. Ховельянос же, напротив, добился известности. Он был большим умницей, но в нем словно уживались два человека. Наклонности приходского священника разрушали в нем реформаторские устремления, если вы понимаете, что я имею в виду. И, безусловно, он был слишком интеллигентным, чтобы хоть кому-то доставить неприятности. В моей стране, дорогие друзья, либералы, даже самые умеренные, всегда заканчивают жизнь в изгнании. Ховельяносу хватило одной лишь смены короля, чтобы из мадридского дворца отправиться инспектировать астурийские рудники, а оттуда в тюрьму, купаться под охраной в море, хотя его вполне умеренные взгляды не изменились ни на йоту (как интересно! воскликнула госпожа Питцин, это мне напоминает роман, который я недавно читала. Дорогая, сказала Софи, погладив ее руку, вы немедленно нам о нем расскажете), пока не умер от пневмонии. К удивлению Ханса, профессор Миттер достал из кармана блокнот, что-то записал и спросил: А какое произведение господина Овельяноса, господин Уркио, вы считаете лучшим? Уркихо, улыбнулся Альваро, лучшим? трудно сказать. С моей точки зрения, самое лучшее деяние Ховельяноса – это его попытка показать всей Испании, что по ее театральным и прочим развлечениям, по ее боям с быками можно точно судить, как она живет, трудится и позволяет собой управлять[10]. О! понимаю, воскликнул профессор Миттер, отрывая глаза от блокнота, эдакий образчик французского просветителя[11]. Альваро вздохнул: Еще какой! Ханс почувствовал, что фразе испанца чего-то недостает: Но? Альваро кивком поблагодарил его за уловленный подтекст и закончил свою мысль: Да нет, ничего такого, просто исповедовался он не реже двух раз в месяц! (Ханс было засмеялся, но, бросив взгляд на господина Готлиба, проглотил остатки смеха), вот такие дела: испанское просветительство на деле оказалось лишь печальным анекдотом.