– Что-то опасное?
– Ну что вы, отец, нет! Обычная почта в другую провинцию, для незаконнорожденного ребёнка.
Это немного успокоило старика, и глаза его засветились маленькой радостью и тихой надеждой. Переходя от глубоких дум и воспоминаний к насущным делам, мы нередко обретаем тот естественный, незамысловатый покой, какой не могут дать другие вещи, философии и религии. Думы без дела вянут, как цветки без корня, но мысль расцветает вновь, когда мы увлечены делами или даже только говорим о них.
И снова в настоящее
Невейн почувствовал, как дрожь от тупого удара прошлась по стенкам и переборкам кареты – «ещё одна стрела» – и как что-то, зашипев змеёй, вдруг с грохотом разорвалось. За каретой потянулся шлейф красноватого дыма: ветер и скорость несущихся лошадей относили его назад.
И тут карета налетела на баррикады, спешно воздвигнутые теми, кто был впереди. Из-за укрытия они посылали камни из пращей, не находившие целей, и стреляли из арбалетов. Вернее – попытались стрелять. Откуда-то издалека прилетела ещё одна разрывная стрела, и всю дорогу, препятствие и часть леса заволокло багровым туманом.
Невейн вдохнул частичку этого тумана и тут же закашлялся. Всё помутилось перед глазами, звуки битвы стихали, сердце гудело в груди.
Он выглянул в окно. Краснота медленно покидала белый свет, он стал различать кое-что, но звенящая темнота в голове не уходила, а продолжала разрастаться.
Тёмные росчерки рассекали дым, и бегущие силуэты нападавших валились на землю. Что-то мягкое стукнулось о дверцу кареты, и Невейн, отпрянув, с ужасом успел различить мрачное и грязное, бородатое лицо, искаженное пульсирующей болью, с закатившимися глазами, как будто заглядывавшими за спину, огромными мясистыми губами, которые беззвучно шевелились, безутешно (так подумал Невейн) пытаясь сказать что-то несвязное. Когда он сполз вниз, принц увидел, что у него из подмышки торчит древко стрелы.
Прошло не больше минуты – и всё стихло. Он остался один. Туман постепенно рассеивался, и принц выбрался из кареты, с ужасом разглядывая тела вокруг. Он подбежал к своим стражам, немногим уцелевшим, и увидел, что они живы и почти не ранены. Их усыпил этот загадочный туман.
А затем он сделал ещё один вдох, и перед глазами снова сгустились сумерки. Забвение сжало его слабеющий ум в стальные тиски. Прохладный и свежий лесной воздух не принёс облегчения.
Кто-то поддержал его под руку, прежде чем принц повалился на землю, и голос не дал лишиться чувств:
– Идём, принц Невейн. Быстрее! Они ещё здесь. В чащу, живо!
Он послушался этого таинственного голоса, в котором звучало столько тревоги за него, за Невейна, бесполезного принц, не спасшего пока мир, и столько холодной отстранённости, сквозь которую пробивалось сочувствие и непривычная нежность.
В этом голосе клокотала и кипела сама жизнь, не призрачная жизнь из книг, а шершавая и грубая, отпечатавшаяся в Настоящем рельефом всего трудного пути, что пришлось пройти, но – тем более прекрасная. И Невейн на какое-то мгновение прижался головой к хрупкому плечу, от которого повеяло чем-то родным, тёплым, бесконечно спокойным.
Это придало ему сил. Он послушно плёлся дальше через лес, держась за руку проводника, хотя никак не мог понять, кто это. Ответ кружился в голове, но память никак не могла ухватиться за него.
Они вышли на опушку, и принц начал сдавать. Мягкие пальцы больше не сжимали руку спасительницы, ноги заплетались, голова клонилась к груди.
