– Мыкола долго отбивался от горилки! – рассказывал потом Гена-искуситель. – Але я перемиг! Моя победа! Змусыв выпыты склянку самогону. Чистейшего самогона! И що Коля? Вночи прокидаюся. Дывлюся, сидить Коля на кровати, качается. Тошнит його!
Припоминая то давнее замечательно-смешное событие, я прикидывал состояние друга.
Ночевать-то ему в комнате моего сослуживца, на другом этаже.
Как бы Мыкола не повторил свой давний курсантский подвиг!
Но Коля мой, будучи настоящим ментом, сильно и не пил.
И, поднимая пюмку чая, вопрошал:
– Моторов? Кузовкин? Колесов?
Глубокомысленно-умные размышления пытливого майора закончились ближе к полуночи.
– Хорошо в Туркмении! – ностальгически вздохнул я. – Пьянки там благоразумно совершаются на полу, на ковре. Дастархан, плов, коньяк. И все, кто принял на грудь лишку, тут же и отваливаются. И лежат прямо у дастархана. Красота!
Отправив Николая спать в соседний нумер, я выдал ему лист бумаги. Чтобы, значит, нарисовал фамилию неуловимого взводного, ежли что приснится.
Часа в три ночи дверь нашей комнаты затрещала.
Коля Пшеничный легко и нежно касался фанеры мощными пудовыми кулаками и восторженно шептал:
– Вспомнил! Вспомнил! Глущенко его фамилия!
– Ай молодец! – похвалил я друга, открывая дверь. – Но причём тут автомототехника?
– Ну как же? Кличка литёхи какая? Глушак! Помнишь, у его «Запорожца» всё время глушитель отваливался!
Ай да Коля, ай да сукин сын! Вспомнил!
Как было не отметить этот великий подвиг? Как не вспомнить годы молодые, курсантские?
Мы и продолжили праздник душа, вспоминая всё новые шалопайски-радостные подробности.
Примечание: Мein Bruder (нем.) – мой брат.
