Курсант Андрей Краюшкин лежал в моей каптёрке и глотал скупую мужскую слезу. Его могучее тело, намертво привязанное солдатскими ремнями к спортивной скамье, не могло сопротивляться жуткому насилию.
– Железные яйца! Щас проверим, какие они железные! – ухмылялся курсант Бунк, поднося к огромному пенису Андрюхи острое зубчатое полотно слесарной ножовки.
Однако резать ему мешала природная немецкая скромность.
– Не могу! Руки дрожат! – скривился он, глядя на меня.
– Дай сюда! – выдернул я саблезубый хирургический инструмент из рук скромняги. – Смотри, как надо резать!
– Рэзать! Давай рэзать! – поддержал меня дневальный по роте курсант Джубгашвили, для пущей убедительности резанув мрак казармы своим штык-ножом.
– На тумбочку иди! А то дежурный по части нас нахлобучит! – отмахнулся я от горячего кавказского джигита.
– Нэт, нэ нахлабучыт! – показал на часы Рома-джигит. – Тры час ночь! Спит дэжурны!
Высказав свои сомнения, дневальный всё же вышел за дверь. Но, посмотрев в сторону входной двери, он просунул свой любопытный грузинский нос в каптёрку и продолжил комментировать:
– Рэзать нада бистро! Р-р-раз, и усё!
Посмотрев на примотанного к скамье подсудимого, я поразился перемене его внешности. Обычно доброе благодушное лицо здоровяка и лентяя Андрюхи стало злобным, белым и отвратительным, как сама смерть. Скрежеща зубами и бугря мощные бицепсы, он шипел, как анаконда:
– Задуш-ш-шу, с-с-суки! Задуш-ш-шу!
Ухмыляясь, я поднёс блестящее острие ножовки к основанию андрюшкиного пениса и метнул взгляд на ассистента хирурга, курсанта Рому Кельш:
– Полотенце держи наготове! И водку!
Посмотрев на замершего в испуге Бунка, я гаркнул:
– Чё стоишь? Держи, нахрен, его за хрен!
– Как держать? – робко прошептал наивный немец.
– Нежно! – рявкнул я, занося над пенисом Краюхи жестокий инструмент палача. – Времени нет! Щас писец придёт!
А писец, как обычно, подкрался незаметно!
– Военно-революционный трибунал 18 роты 4 батальона военного училища приговаривает курсанта второго курса Кр-р-р! – начал я скороговорку. И тут же осёкся, глянув на курсанта Джубгашвили.
Позади растяпы-дневального как раз и материализовался страшный нежданный ночной писец.
Писец имел погоны подполковника и красную повязку помдежа (помощника дежурного по училищу).
– Хенде хох! – лязгнув затвором табельного ПээМ, по-немецки заорал подполковник. И ткнул стволом в мою сторону.
