Я помню школьные танцы, резкий запах тонального крема на щеках возлюбленной, трогательные телефонные разговоры, свою руку у нее под юбкой на последней парте. А радости первого сближения и даже первого поцелуя не помню. Несерьезный я человек.
Мы долго готовились к этому. Читали образовательную книгу, переведенную с языка одной из соцстран. Выбирали время, искали место. Маман моей девушки работала бухгалтером в драмтеатре, возвращалась домой часов в пять. После занятий у нас оставалось часа два-три на любовные прелюдии. Возвращение мамы Гали нависало над нами дамокловым мечом. Мешал дневной свет, моя нерешительность, отсутствие опыта. Барышня тоже боялась. Или делала вид.
– Если мы останемся на ночь вдвоем, это получится само собой, – говорил я. – Инстинкт возьмет свое.
– А если не возьмет?
Мы неоднократно раздевались в их дощатом доме в низовьях улицы Красноармейской, но на большее решиться не могли.
– Давай потом, – говорила она в последний момент. – У меня болит голова. Я сегодня не в духе.
К моменту нашей поездки всем классом в хлебный город Ташкент мы уже были страстными любовниками. Обрели привычки, любимые положения и уникальную технику движений. За спиной оставались чужие квартиры, палатки, пустынные пионерские лагеря и подворотни.
– Вьете гнездо? – завистливо спросил Сашук, обнаружив нас с Иветтой на верхней полке вагона в объятиях. – Спускайтесь. Новый год через полчаса.
В качестве надсмотрщиков с нами ехали классная руководительница и родительница одного из лучших учеников. Мы воспринимали их как пустое место. Поездка должна была получиться веселой. Через час я шумно, обильно и красочно наблевал с верхней полки на голову учительницы, когда она зашла к нам в купе поздравить с новым тысяча девятьсот восьмидесятым годом.
– Укачало, – сказал Штерн цинично, а Иветта нервно захихикала.
Ночью в Новосибирске мы пересели на другой поезд и направились в Узбекистан. Дорога оказалась длинной. Я пел песни из кинофильма «31 июня», бренча на гитарах, которые брал у случайных попутчиков. «Любви все время мы ждем как чуда». «Скажи, зачем же тогда мы любим». Эти слова имели для меня смысл. Любовь пока что была главным призванием и переживанием моей жизни.
От скуки решили устроить нашу с Иветтой свадьбу и опять надрались в купе под крики «Горько!». О нашем торжестве знал весь поезд. Незнакомые люди заходили поздравить и выпить за наш союз. Прилежная девочка Ольга Панфилова выпустила стенгазету с рисунком обручальных колец и поздравлениями. Воспитательницы испуганно переглядывались.
– Хабу бабу, – сказал Лешка Бугаев, прогулявшись по перрону одной из узбекских станций. – Бабу хабу.
Он осваивал тюркское наречие. Меня мутило от вчерашней бормотухи и сегодняшней сгущенки. За окном полыхала красная чужая земля. Новогодние елки в населенных пунктах смотрелись нелепо, как пальмы на Северном полюсе. Узбеки тускло глядели вслед эшелону, прервавшись от рытья арыков.
В Ташкенте вдарили по кубинскому рому. Его продавали прямо на вокзале. Поселили нас в общежитии какого-то интерната. В первую же ночь Сашук отправился в город «мочить чурок». Его кто-то обидел, пытаясь отобрать джинсовую куртку. Обошлось без кровопролития, хотя Лапин пошел на прогулку с кривым азиатским ножом, купленным на местном рынке. Нож потерял. Мы со Штерном посмеивались.
– А как же интернационализм? Новая историческая общность людей различных национальностей?
