Это, наверное, уже перебор. Блин, я вечно говорю, потом думаю.
— Почему? — Поворачивается профессор, прожëвывая конфету, которая забавно торчит у него за щекой.
— Я думала, вы приверженец здорового питания.
Он пожимает плечами. И когда заканчивает с конфетой, снова останавливается взглядом на моём лице.
— Иванова, я должен извиниться. За то, что накричал на вас за опоздание, учитывая тот факт, что вам по ноге проехала машина.
— Ой, да я и забыла.
Машу рукой, пытаясь угомонить бешеное сердцебиение. Может, мне надо ЭКГ сделать? Чего оно всё время так колотится? Это же ненормально.
— Нет, Иванова, это было ни к чему.
— Роман Романович, я, правда, даже не думала обидеться или что-то в этом духе. Честно-честно.
— Просто примите мои извинения, — резко пресекает моё невнятное лепетание профессор.
— Ладно, — стихаю я, вжав голову в плечи. — Я принимаю ваши извинения.
Он молча кивает, а я смотрю на часы, заметив, как много мы уже потратили времени на болтовню.
— Ты смотри, что творится!
В стену с грохотом ударяет дверь. На кафедру шумно заваливается философ Анна Михайловна.
— Они уже чаи с плюшками попивают! Парочка.
Преподша смеётся. Профессор медленно ставит чашку на стол. И просит Анну Михайловну выйти в коридор. Мои щёки привычно розовеют. Я от стыда не знаю, куда себя деть, и просто прячу свою еду и даже крошки быстренько сметаю со стола. Зарывшись носом в книжку, слежу, как расплываются строчки.
— Итак, на чём мы остановились?
Поправляя брюки, садится рядом со мной Роман Романович.
— На психологии отношений главных героев.
— Точно, отношения — это всегда сложно.
Профессор резко переворачивает страницы, создавая ветер и шум, а на кафедру возвращается притихшая Пыльникова. Не знаю, что он там ей сказал, но она даже не смотрит в мою сторону.
5. Глава 5. Нельзя позволять ничего такого.
Сегодня ночью я едва не умерла, мне было нечем дышать. Вначале я подумала, что мать забыла открыть окно в комнате, а потом почувствовала тяжесть на груди и давление на шее.
Темнота стремительно густела, превращаясь в жуткий мрак, комната истерично кружилась, словно вышедшая из строя карусель. В глазах метались мошки, звуки размазывались, растягиваясь до невозможности. Нереально было понять и расслышать их. Я хрипела как при остром, хроническом бронхите.
Меня спасла мама. Она с рыком бросилась к моей кровати, ввязалась в борьбу, высвобождая. Дышать сразу стало легче. Правда, и её голос звучал ужасающе металлическим и чужим. Я кашляла и металась по подушке, не желая принимать очевидное.
Дед душил меня во сне.
Я не знаю, как ему удалось вскрыть наш замок, каким образом он оказался в комнате, чем думал. И думал ли вообще, набрасываясь на родную внучку. Испытывая дикий страх и ужас, я не смогла сдержать слёз и тихонько заплакала. Каждую новую его выходку принимать становилось всё сложнее.
Мама вытолкала своего отца в коридор и, закрыв дверь, обняла меня, прижав мою голову к груди, пытаясь успокоить. Стало страшно и очень-очень обидно за нас. Будучи здоровым, он был хорошим и добрым человеком, но эта болезнь, она меняла его, превращая в монстра.
В университет настроения идти нет. Но и дома находиться с ними я не могу. И впервые в жизни, обманув маму, я решаюсь прогулять пары. Просто захожу в кафе, недалеко от университета, и заказываю себе большую чашку капучино. Ни один из моих свитеров не в силах скрыть жуткие фиолетовые следы на шее, и я в несколько оборотов наматываю платок, который то и дело съезжает набок, раздражая меня.
