Студенты - страница 23

– Закрыто, – сказал Витька на тот случай, если я все равно не понял, что мастерская закрыта. Я ответил, что сам вижу, но, как любой советский человек 80-х, получивший трехкратное подтверждение, что то, что мы искали, закрыто, я постучал согнутым пальцем по фанерке. Фанерка со скрипом отворилась, и оттуда высунулся нос, по своим габаритам не уступающий Керенкерскому. Я бы подумал, что это и есть Керенкер, если бы не знал, что тот в общаге. Нос принадлежал другому человеку, но, если бы кто-нибудь сказал, что это дедушка Керенкера, я бы не стал спорить.

– Ну? – спросил нос.

– Часы можно сдать в ремонт? – спросил я.

– Написано же: закрыто, – сказал дедушка Керенкера. – Читать умеешь? – В понедельник будете работать? – спросил я.

– В понедельник нет, – подумав, ответил дедушка, – приходи во вторник. К девяти. И фанерка захлопнулась.

– Во вторник он работает, – пояснил мне Витька. Может, он думал, что я глуховат.

– Слышал, – буркнул я.

– Пошли в «Пассаж»?

– Пошли.

До «Пассажа» мы не дошли, потому что, проходя мимо «Современника», прочитали афишу, что здесь идет фильм «Тегеран-43». Решили, что «Тегеран» нужней и пошли в кино. Мне фильм не понравился, как сейчас принято говорить, «не зашел». Я так и не понял, почему Ален Делон, наверное, главная европейская звезда кино тех лет, играет в фильме эпизодическую роль. Денег на более серьезную роль для него у «Мосфильма» не нашлось, что ли? А Витьке фильм показался вполне ничего…

…В воскресенье я от нечего делать решил прогуляться к «Пассажу» и посмотреть, что с часами там. Мы иногда заходили в этот, по нынешней терминологии, «торговый центр», а тогда просто «универмаг». И назывался он как-то иначе, а почему его прозвали «Пассаж», никто не знал. «Пассаж», если я ничего не путаю, означает эмоциональную реплику или, если в музыке, быструю смену одного ритма на другой. Впрочем, может, это слово имеет и другие значения, всех их не упомнишь. Там был комиссионный магазин (комок), где стояли импортные магнитолы. На них мы и ходили любоваться. Помню, сверкали там «Sharp» и «Sony» с множеством ярких лампочек и стоившие 1200 и 1500 рублей соответственно. Мы подсчитывали, сколько ночей на текстильных фабриках нужно катать вату, чтобы купить эти японские машины, и приходили к выводу, что столько ваты в городе нет. Оглядываясь, уходили и обещали себе, что когда-нибудь и у нас будет такая техника…

«Пассаж» не работал. На стеклянных дверях изнутри висела табличка с наиболее часто встречающимся в магазинах словом – «закрыто». Почему и на сколько закрыто, никто в те времена не пояснял. Закрыто, и все. Может, навсегда, а может, через пять минут высунется рука и повернет табличку другой стороной – «открыто». Я эти пять минут постоял возле двери, наблюдая, как народ подходит к дверям. Народ читал табличку, все равно дергал дверную ручку, спрашивал меня, когда откроют, и, получив уклончивый ответ, уходил. Но уходили не все. Некоторые, заподозрив по моему поведению, что не иначе сейчас выбросят какой-никакой дефицит, кидали якорь поблизости. Через пять минут я ушел.

…Теперь про понедельник. То, что это тяжелый день, знают все, кроме нашего деканата. Вернее, деканат тоже знает, но пришел к выводу, что для таких бездельников, как мы, он (понедельник) все равно не настолько тяжел, как им хотелось бы. И утяжелил его следующим образом: все перваки, кто имел две и более задолженностей, были приглашены на дружескую беседу за чашкой чая в деканат к 12-ти часам. Наша группа явилась в полном составе. У меня было как раз две пробоины – по вышке и, до сих пор смешно, по немецкому языку. Немецкий у нас вела Марина Сергеевна, молоденькая выпускница универа, больше похожая на прилежную восьмиклассницу, чем на преподавателя. Я не удивился бы, если бы она приходила на занятия с двумя бантами на двух косичках и горько плакала, если пришлось бы кому-то ставить четверку вместо пятерки. Как ее можно было принимать всерьез? Мы до поры и не принимали. Дружно смеялись над ее манерой вести занятие. Ей втемяшилось в голову, что мы все уроженцы Берлина и на ее уроках должны забыть русский язык и лопотать только по-немецки. О чем-то чирикала все два часа, мы переставали ее понимать со второй минуты, поэтому, кто во что горазд, занимались своими делами. Я играл в морской бой или крестики-нолики с Витькой или с Юркой Кулешовым, Ленка Ванина вышивала салфетку, кто-то вообще дремал, положив перед собой листок с надписью «Не беспокоить». Очень скоро выяснилось, что эта восьмиклассница свирепа, как Комодский варан, и в журнале контроля успеваемости накидала нам по мешку двоек… Да Бог с ней, не о ней речь, а о серьезном разговоре в деканате. У ребят, вообще-то, были задолженности в более тяжелой форме, по начертательной геометрии, по физике, по той же вышке и – самое страшное – по истории КПСС (Коммунистической Партии Советского Союза). С моей точки зрения, немецкий язык был не тот предмет, из-за которого могли вытурить из института (кстати, я ошибался – такие случаи были), и опасаться нужно было только вышку. Да и там я ходил к преподавателю Кларе Давидовне Затуловской на дополнительные занятия и по ее отношению ко мне чувствовал, что тройка от меня не уйдет. Поскольку в каморке Марка Романовича Шингарева вся 12-я группа не помещалась, он отконвоировал нас в кабинет напротив деканата.