– Спас-с, но зато и самого насилу вытащили. Иду, это, я по Фонтанке. Дело было в марте. Вдруг в ледокольной майне собачка барахтается… Провалилась. Визжит… Делает лапками вот так, так… Барахтается, хочет выскочить на лед, но тонкий лед под ней подламывается. Жалко мне стало собачонку… За душу хватает… Бросаюсь я на лед, подхожу к майне, вдруг – трах – и сам проваливаюсь. Тут уж бросился народ с досками, с веревками, стали закидывать извозчичьи вожжи. Меня и вытащили.
– А собачку? – спросила Матильда Николаевна.
– Меня вытащили и собачку вытащили. А кабы не я, то собака так бы и погибла, никто бы и не бросился ее спасать.
Бутылка хересу была выпита. Хрустальников был уже почти совсем пьян, сидел и пил чай с коньяком.
– Ну-ка, собачий спаситель, так как же собака-то визжала и лапками махала? Покажи-ка, как она лапками-то?.. – говорил Хрустальников. – Ты так отлично показываешь.
– Известно, как собаки… Ведь она между жизнью и смертью… Жить-то каждой твари хочется.
– Да ты покажи. Ну, изобрази все это в лицах…
– Да вот так…
Стукин замахал руками.
– Ну завизжи по-собачьи. Ну что тебе? Завизжи…
– Лавр Петрович… – Матильда Николаевна дернула Хрустальникова за рукав.
– Оставь… Что тебе! – рванулся тот и продолжал:
– Ну, ну, ну, Стукин… Изобрази-ка собаку.
– Да ведь я изображал.
– Ты ляг на пол и изобрази. Ну что тебе стоит? Ну изобрази…
– Иначе я не умею-с.
– Не умеешь! А не умеешь, так пошел вон! Да и пора тебе… Надоел… Прощайся с Матильдой Николаевной и иди домой.
– А вы-то? Я хотел вас домой проводить.
– Не надо. Я здесь останусь. Я с Матильдочкой останусь. А ты… марш!
Хрустальников был уже совсем пьян.
Стукин начал прощаться.
– Прощай, – сказал ему Хрустальников и протянул два пальца. – Прощай… Хоть ты и свинья, но ты благороднейший человек, ты хочешь прикрыть грех женщины и дать имя невинному младенцу. Ну, довольно… Пошел вон!
– Не обращайте на него внимания, не обращайте. Это он так, – говорила Матильда Николаевна Стукину. – Прощайте… Заходите… Мы поговорим.
– Всенепременно-с. За счастие считаю…
Стукин поклонился и уходил.
– Стукин! Стой! А когда же свадьба? – кричал ему вслед Хрустальников, но Стукин уже не слышал.
Игнатий Кирилыч Стукин подходил к подъезду дома, где жила Матильда Николаевна.
В подъезде встретил Стукина швейцар. Задобренный в прошлый раз рублевой бумажкой для знакомства, на сей раз он уже не приставал с требованием снять калоши и только сказал:
– Да ведь Лавра Петровича там нет.
– Мне его и не надо. Я к Матильде Николаевне, – отвечал Стукин.
– К Матильде Николаевне? Ну смотрите, примет ли…
– Как же не принять, если она меня сама звала.
– Нет, я к тому, что там у них уж один гость сидит.
Стукин поднялся по лестнице и только что хотел нажать у дверей пуговку электрического звонка, как дверь отворилась, и из нее, пятясь на лестницу, вышел юный кавалерийский юнкер. Не замечая Стукина, он послал в открытые двери летучий поцелуй и стал спускаться с лестницы. Стукин юркнул в отворенную дверь. В прихожей около дверей стояла сама Матильда Николаевна. Увидав Стукина, она несколько оторопела.
– Вы каким манером?.. – вырвалось у ней.
– Я-с?.. Да ведь вы сами изволили звать меня, Матильда Николаевна. Вы сказали: приходите как-нибудь перед театром, после пяти часов. Лавр Петрович изволили на это согласиться, вот я и пришел.
– Ах да… Виновата… Я совсем забыла… К тому же вы так вдруг… без звонка… Я так перепугалась… Милости просим, мосье… Все позабываю, как вас…
