– Стукин… Игнатий Кирилыч Стукин.
– Прошу покорно в гостиную, мосье Стукин. Снимайте шубу и пойдемте… А я вот провожала одного моего родственника. Горничная приготовляет мне платье к сегодняшнему спектаклю, так я сама… Добрый мальчик он, но глупенький еще… Я так и смотрю, впрочем, на него, как на неразумного, ветреного мальчика. – Косметики не были в большом ходу у Матильды Николаевны, а потому при свете лампы, хорошо освещавшей маленькую прихожую, можно было видеть, как она, говоря эти слова, покраснела. – Ну, пойдемте в гостиную, – еще раз прибавила она, когда Стукин снял с себя шубу.
– Прежде всего, позвольте мне вам, как даме-с… Дамы любят сладкое… – начал Стукин и подал Матильде Николаевне коробку конфет.
– Мерси. Это Лавр Петрович прислал? – спросила она.
– Нет-с, это от меня… Я сам-с… Лавр Петрович даже и не знают, что я сегодня отправился к вам.
– Скажите, какой вы милый и любезный… Я даже и не ожидала.
– Во мне, Матильда Николаевна, души много. Я все понимаю-с… Только бы меня поняли… Я всегда готов-с…
Они вошли в гостиную.
– Садитесь, пожалуйста. Лавр Петрович здоров ли? Он у меня сегодня не был, да и вчера не заезжал. Разве вот, может быть, сегодня в театре его не увижу ли? – говорила Матильда Николаевна.
– Слава богу-c… Я их видел мельком в правлении, когда они проходили в директорскую, но сам в директорскую не заходил, чтоб засвидетельствовать им свое почтение. У нас, знаете, управляющий этого не любят и сердятся. Им все кажется, что на них жаловаться идут. Это то есть управляющему-то… – пояснил Стукин.
– За что же жаловаться? Разве он нехорошо обращается со служащими?
– Не то чтобы нехорошо-с… У них и не разберешь, ласковы они или неласковы, потому всегда без улыбки и лицо строгое, а они не так поступают. Для себя – все, а для служащих – ничего, особливо для мелких. Сами пользуются, берут под долгосрочные векселя, и много берут, а служащим даже малостью попользоваться не дают. Теперь билеты процентные или акции… Очень многие служащие могли бы извернуться, купить каких-нибудь плохоньких, низко стоящих бумажек и заложить повыгоднее, а они ничему этому не внимают. Дают они попользоваться и своему зятю, двум племянникам, старшему кассиру, бухгалтеру, а уж больше никому… А ведь у нас служащих-то в правлении шестьдесят человек кроме артельщиков. Вот господин управляющий и боится, что кто-нибудь из этих служащих придет в директорскую да и начнет: так, мол, и так, господин директор, дозвольте и нам… Ведь у нас директора в банке ничего не знают-с и ничего не понимают-с… Дела делает управляющий, а они только подписывают. Они только для украшения… Они, так сказать, извините за выражение, все равно что кот в лабазе. Придут, посидят и уйдут.
– И Лавр Петрович, стало быть, у вас в банке – все равно что кот в лабазе? – спросила Матильда Николаевна.
– Нет, они-то еще не так… Они все-таки иногда занимаются, а то у нас есть такие, которые только приезжают для того, чтоб рассказать друг другу, какая новая французская мамзель в Петербурге проявилась, где хорошие устрицы продаются, кто какое пари на бегу выиграл, – вот и все. Приедут с завтрака из фруктовой лавки, поговорят и поедут обедать к Борелю в ресторан.
– Кот в лабазе… Директора в банке для украшения, все равно что кот в лабазе… Прелестное сравнение… – улыбалась Матильда Николаевна. – Да вы большой остряк, Стукин. Я и не подозревала за вами такой прыти.
