Матильда Николаевна улыбнулась.
– У вас, как посмотрю я, губа-то не дура… – проговорила она.
– Эх, Матильда Николаевна! А у кого она дура-то? – спросил Стукин и прибавил: – Вот на эдаком месте мне ежели бы и месяц пробыть, то и к свадьбе поотдышаться можно. Похлопочите-ка.
– Пожалуй, я его попрошу. Только ведь он меня не послушает.
– А вы поприналягте хорошенько. Ведь обоим нам хорошо будет: и мне, и вам. Ведь после свадьбы-то, Матильда Николаевна, все-таки мне и вам жить вместе придется. Есть у меня деньги – я тогда совсем другой фасон буду иметь… А буду иметь другой фасон, тогда и вам будет приятнее… Из-за этого стоит вам похлопотать за меня и поналечь на Лавра Петровича.
– Вы на сколько же времени в командировку уехать желаете? – спросила она.
– Да на сколько вы прикажете. Хоть до самой свадьбы.
– Хорошо. Вы, стало быть, и после свадьбы хотите по командировкам ездить?
– Да отчего же-с? И вам-то приятнее, чтоб я перед вашими глазами не очень мотался. А впрочем, как вам угодно. Мне только бы на место служащего с отчетом попасть, а там…
– Нет, я не прочь, чтобы вы и после свадьбы ездили в командировки. Я буду за вас просить Лавра Петровича, непременно буду.
– Вот и мерси… Ручку-с… Позвольте еще раз ручку поцеловать. – Стукин так и прилип к руке Матильды Николаевны. – Добрая вы моя, добренькая, ангел Божий… – твердил он. – Вот как в такую командировку я съезжу, то не только двести рублей долгу вам сейчас возвращу, но и подарочек хорошенький вам привезу.
– Кушать подано, – доложила горничная.
– Пойдемте обедать, – сказала Матильда Николаевна.
Они отправились в столовую.
Раздался звонок. Залаяли собачонки. В будуарчик Матильды Николаевны вошел Лавр Петрович Хрустальников, взял хозяйку за голову и влепил ей в щеку сочный поцелуй.
– Ба! Стукин! Какими судьбами? – воскликнул он, увидав сидевшего Стукина.
– Сами же, Лавр Петрович, вы изволили сюда меня послать.
– Ах да… забыл. А я сейчас от Бореля… Обедали там в маленькой компании. Пили много… Вино хорошее… Но скучно… Кислота…
– Хоть бы и не говорили, что пили много, так и то видно, – отвечала Матильда Николаевна.
– Ну так что ж из этого? Жизнь наша так коротка… – бормотал Хрустальников.
– Ну а мне хочется, чтоб она была подлиннее, поэтому вам надо беречься и поменьше пить. Поясница болит, из-за этого не поехали на охоту, а сами кутите.
– Ну что ж, умру – похоронят.
– Как это хорошо! Духовного завещания не составили, меня не обеспечили, а сами умирать сбираетесь. Кроме того, вы забываете, что есть еще третье существо… Это третье существо хотя еще не родившееся, но об нем нужно больше, чем о ком-нибудь, подумать.
– Обеспечим, обеспечим… Молчи только. Вели, пожалуйста, Матильдочка, подать зельтерской воды… Мне что-то не того… На желудке как-то… Да кстати уж и коньяку… Коньяк со мной чудеса делает.
– Даша! Дайте зельтерской воды и коньяку… – приказала хозяйка горничной и, обратясь к Хрустальникову, прибавила: – Мне странно, что вы взяли себе за правило приезжать ко мне пьяным и продолжать у меня пьянствовать…
– Пьяным… Пьянствовать! Какие выражения!.. Где же я пьян…
– Пожалуйста, не оправдывайтесь. Ну что мне за приятность – видеть вас всегда в таком виде! Только нервы раздражаете. Незачем было и приезжать, если так. Присылаете сказать, что приедете провести вечер… Я сбиралась в оперу… осталась для вас дома!.. И вот вы приехали проводить вечер с графином коньяку…
