Читать онлайн Оксана Кабачек - Субъектность литературно-художественной деятельности

Российские исследователи и практики до сих пор, как это ни удивительно, не выработали единого взгляда на проблему состояния чтения, читательской культуры в стране.

«За двадцать лет выросли поколения, для которых чтение не является обязательным процессом, – считает Б. Куприянов. – Для которых чтение является одним из способов убить время. Книга стала интертейнментом в их сознании. Они не знают, что у чтения есть какие-то другие смыслы, кроме как убить время между двумя остановками в транспорте. Если мы рассматриваем книгу как товар на рынке развлечений, то книга исчезнет. Потому что тогда книга проигрывает айфону, фейсбуку, фильмам, компьютерным играм. Но у книги много других важных функций» [87].

Оптимисты готовы с этим поспорить: «Во-первых, оказалось, что если смотреть на чтение как на практику, связанную с работой с какими-то текстами, то читать стали не меньше, а больше, потому что появилось электронное чтение и чтение в Интернете, и в этом смысле можно говорить о том, что читают даже в разы больше. Чтение на мобильном телефоне сообщений и так далее.

Но, конечно, в первую очередь нас интересовало именно чтение книг, чтение художественной литературы, и здесь, действительно, определенное снижение имеет место. С другой стороны, оказалось, что эти новые форматы технических приспособлений для чтения совершили революцию, о которой многие ничего не знают или не обратили на нее внимания. Это касается ситуации с чтением в провинции. ‹…› Теперь в общем и целом можно получить любую книгу. Например, если человек очень увлекается темой охоты, он может раздобыть все книги об охоте. Если человек интересуется древней Скандинавией, то, если раньше в поселке городского типа Березайка шансы найти книжку о Скандинавии стремились к нулю, теперь перед ним горизонты абсолютно раскрыты» [1].

Можно ли приравнять друг к другу чтение эсэмэсок в телефоне и чтение многотомного романа?

«Пользователи Сети не читают тексты, они их сканируют: охотятся за фактами, считывают разрозненные куски данных, стараются оценить потенциальную важность информации, с легкостью переключаются на гиперссылки и сопутствующие материалы» [108].

А вот на серьезные, глубокие тексты переключаться оказывается сложно даже профессионалам. Автор книги об эволюции чтения «Proust and the Squid» Марианна Вулф с тревого отмечает, что «попытка взяться за Германа Гессе после целого дня веб-серфинга и лавирования среди сотен электронных писем, закончилась для нее неудачей: «Я не шучу, я просто не смогла это сделать. Чтение первой страницы обернулось настоящей пыткой. Я не могла заставить себя замедлиться, перестать сканировать текст, отыскивать ключевые слова“» [108].

«…Приводились данные исследований, указывающих на уязвимость интернет-пользователей для отвлекающих факторов, снижения глубины понимания информации и концентрации внимания. Известно, что из-за Интернета также ухудшаются такие навыки, как способность возврата к уже переосмысленной информации, индуктивный анализ, критическое мышление, воображение и обдумывание».

Не слишком ли большая плата за прогресс? Неужели «всё большее количество людей рискует потерять навык вдумчивого чтения» [108]?

Пессимисты опровергают мнение о буме чтения: «Эта новая реальность состоит в том, что, вытесняя мир письменности, мир научно-исследовательский, ему на смену приходит мир дрожащей визуальности, музыкального или околомузыкального шума, который звучит в наушниках у десятков миллионов людей, не давая ни секунды времени задуматься; мир постоянного мелькания красок и лиц. Сознание, осциллирующее в этом пространстве, в этом постоянном напряжении, если у него нет никаких интеллектуальных скреп, нет инструментария, отпускает человека в эту заэкранную светомузыку» [32].

Именно в России с чтеним неблагополучно: «Даже если мы посчитаем, сколько в России книг воруют в сети, если мы посчитаем, сколько людей в России ходят в библиотеки, сколько людей в России покупают книги, электронные и бумажные, и разделим на количество жителей, мы получим очень плохую цифру, ниже, чем в любом европейском государстве» [87].

Результат: «Растет целое поколение людей, которое не может рефлексировать, которое не способно критически мыслить, у которого нет даже попытки как-то проанализировать ситуацию. В стране с великой культурой» [87].

В этой новой атмосфере растут дети. Поговорим же о детском чтении.

Почему дети в России сейчас недостаточно читают? Ответов и псевдоответов на этот вопрос может быть много.

Самый распространенный ответ: они стали другими.

Самый грустный ответ: им не до чтения.

И дело не в том, что Интернет и прочие мультимедийности вытеснили старую добрую книгу (международный опыт свидетельствует, что книга и Интернет, равно как книга и телевидение, при определенных условиях не конкуренты, но союзники), и не в том даже, что дети и подростки очень заняты, а в том, что сама жизнь не способствует умственной деятельности, творчеству, развитию. Ни макросоциум (общество в целом), ни микросоциум (семья, детский сад, школа) не торопятся создавать условий для читательской активности детей.

То есть любить книгу наслаждаться чтением и развиваться в ходе этого процесса их сейчас (кроме детской библиотеки) по-настоящему мало кто учит.

Перечислим сначала малую часть аргументов, касающуюся семьи как социального института (семья, хотя и обладает относительной устойчивостью и самостоятельностью, прямо или косвенно отражает принципиальные сдвиги и изменения, происходящие в обществе [79]).

По данным исследований психологов последних лет:

– Расслоение российского общества – важный фактор ростаэмоционального неблагополучия в детской популяции. Культ высоких стандартов и перфекционистские установки родителей и образовательных учреждений представляют собой не меньшую опасность для психического здоровья детей, чем нищета и алкоголизация родителей [156].

– В нашем мире становится все меньше места образу материнства [153].

– Высокий уровень суицидов [156].

– Дезинтеграция семей и высокий уровень алкоголизации ведет к высокому уровню смертности и распаду семей [156].

– 90 % детей-сирот в России – сироты при живых родителях, проживающие в специальных учреждениях [156].

– Большинство родителей вспоминает о развитии ребенка за полгода до поступления в школу [74].

А ведь роль семьи в развитии ребенка уникальна:

– Лишение родительской любви в младенчестве и отроческом возрасте способствует развитию неутолимого эмоционального голода, существенно искажает формирующийся образ «Я» [142].

– Значительная депривация базовых потребностей ребенка приводит к различным нарушениям его эмоционального благополучия [167].

– Пережитый опыт семейного насилия в детском возрасте оставляет неизгладимый след, затрагивает саму сердцевину человеческой личности – ее мотивы, смыслы и ценности [77].

– Направленность матери на форсирование развития ребенка может привести к переживанию им дефицита близкого эмоционального общения [141].

– При отсутствии личностного типа отношения к ребенку в первые годы жизни отношение ребенка к сверстникам, как и его самосознание, деформируется [157].

– Отсутствие в восточно-славянской культуре практики постоянного подтверждения родительской любви объятиями, сопровождающимися фразой «Я тебя люблю», ведет к неуверенности и эмоциональным проблемам у ребенка [83].

Залог психического развития ребенка – баланс традиционного воспитания и инноваций [165].

Можно выделить по крайней мере пять взаимозависимых современных тенденций, групп факторов, влияющих на детское развитие негативно:

1) Экологическая детерминанта: ухудшение экологии Земли приводит к массовой патологии физического и умственного развития детей и подростков.

2) Процесс ступенчатой деградации важнейшего института социализации детей – семьи как ответ на социальное неблагополучие [3].

3) Издержки новой позитивной тенденции: сильно трансформировались представления о ролях не только отца, который утратил господствующее положение в семье, но и матери, которая оказывается в ситуации сложного выбора между ролью матери и ролью работающей женщины [148].

4) Преобладание в социуме разрушающих личность механизмов конфликта и «культуры полезности» вместо механизмов взаимопомощи и «культуры достоинства». «В культурах полезности человек – это вещь, определяемая по ее функциям, это винтик. Их ключевая характеристика – обезличивание, деперсонализация, девальвация ценности человеческой личности. ‹…› В культурах достоинства, наоборот, большинство не может решать судьбу личности, которая ставится превыше всего, у каждого личности там свой голос и свой путь развития» [123].