– Эдак вскоре черт-те до чего дойдем! – ворчит Мигалов.
– Дойдем, – обидно успокаиваю я. – Пострадавшие будут предоставлять нам работу, транспорт, потом сами оплачивать следствие. Со временем перейдут на самообслуживание. Его обокрали, он и ищет. Впрочем, мы не на сессии Верховного Совета.
В моем голосе появляется неженский металл. Опочин часто мигает линялыми ресницами, про себя думает, что я не только сотрудник Мигалова, но и старше его по званию. Ведет нас к гаражу.
За распахнутой железной дверью на колодках раскорячилась походившая по жизни «Лада». Когда-то она была вишневого цвета, ныне утратила колер и лоск. Давняя ее консервация не вызывает сомнения.
– Ах! – слышу за спиной переполненное огорчением восклицание Опочина. – Я совсем заморочился. Колеса сняты.
Я обращаю внимание на приваленные к стенкам передние шины с хорошими протекторами, такие не буксуют и не скользят… Почему-то подумала, что новую резину надевают на передок, для безопасности. Оглядываюсь, задние колеса не сняты. Протекторы выглядят новыми: недавно купленные? Или вымытые?
– Поставить ее на колеса сложно? – спрашивает Игорь.
– Ради Бога! Дела на минут десять, – отзывается хозяин.
Не переодеваясь, не закатывая рукава, он принимается за колесный ключ, явно не сознавая, что и как делает. Действия машинальны, гайки сами собой садятся на резьбу, легко зажимаются, будто рука подергивается ключом, а не наоборот. Набившаяся на внутренние части дисков пыль уже просохла и осыпается в яму. Мне бы присматриваться к уликам. А я думаю о человеке, которого узнала по стихам и впустила в свое сознание, в какой-то части даже мыслить начала его образами. Сто раз мечтала увидеть, поговорить. И вот такой совершенно непревзойденный, противоестественный случай…
Мигалов топчется в проеме ворот, похлопывает себя по ляжкам от нетерпения да еще оттого, что не видит, за что ухватиться, с чего начать расследование. Если бы он знал, как я не люблю его в такие минуты!
И правда, десять минут спустя «Лада» гудит и выкатывается из гаража. Чтобы излишне не рисковать, Игорь спрашивает:
– Юрий Гурьевич, вы в состоянии вести машину?
– Голова немного… А вы водите?
– Среди нас есть классный водитель.
От Мигалова этого следовало ожидать. На трассе за рулем он чувствует себя гонщиком, возбуждается, прижимает педаль до пола. В городской черте совершенно теряется, походит на фермера, волей случая занесенного в тройной поток машин на своей бортовой без права проезда налево, направо и прямо. Потому шофера не любили уступать ему руль. При необходимости приглашали меня.
Некогда вишневую «Ладу» из ворот тоже пришлось выводить мне. Режиссер Опочин предпочитает сесть справа, для подстраховки, что ли. Мой сыщик довольствуется ролью попутного пассажира, которому и в разговоры встревать не с руки. Таким манером он отстраняется от дела хоть на время и тем доволен.
Если отклониться и откинуть челку, можно наблюдать лицо Юрия Гурьевича. Какая удача! Он не подозревает, что его изучают. Я не подозреваю, что интересуюсь не пострадавшим, а поэтом. Довольно густые, с легкой проседью волосы остаются такими же при любом состоянии духа. Большие, припрятанные продуманной прической уши тоже вряд ли меняются, если не краснеют. А вот высокий, с едва заметными морщинками лоб явно хмур, удручен. Если к нему прибавить опущенные размашистые брови с двумя-тремя задубелыми волосинками и онемевший, словно опрокинутый внутрь взор, не видящий или, наоборот, все разом схвативший, – портрет предстает живописный, наполненный содержанием. Человек искусства обязан быть красивым, загадочным и скрывать под внешними чертами что-то еще. И так в любой ситуации. Печально-бледные щеки со вчерашней щетиной, пересохшие, время от времени вздрагивающие губы – все это естественно для человека в его состоянии. Разумеется, с поправкой на тонкость и глубину творческой натуры. Нутром чую, ему надо высказаться. Такая потребность в нем жива всегда, не случайно же он пишет стихи, изливает в строке то, что не реализуется в жизни, по Зигмунду Фрейду. Говорю как бы про себя:
