Монеты не передают личных черт ее красоты. Отчеканенные в далеких городах, возможно, без наличия модели, они скорее предлагают правильный и безупречный греческий тип, чем точный портрет. Камеи более правдоподобны, и особенно стоит обратить внимание на камею из нашего Кабинета медалей под номером 206. Это агат-оникс, великолепный материал; бюст изображен анфас; лавровый венок, венчающий лоб, является символом жриц Августа. Эта фигура сочетает гармонию греческого типа с твердостью римского. Выступающая щека с высокими скулами напоминает щеки женщин Рафаэля; глаза имеют благородное обрамление, лицо – очаровательное выражение, отражение еще более очаровательной души. Бюст и статуя, которые можно увидеть в Лувре, показывают ее в сиянии чистой, нежной, лучезарной красоты: ее изящные губы кажутся пропитанными честью и искренностью. Эта целомудренная женщина едва ли знала счастье, и ее жизнь после смерти Друза становится долгим мученичеством. Овдовев, она удаляется к Ливии на Палатин, скрытая, добродетельная, прядущая шерсть, полностью погруженная в память о своем супруге. Несмотря на это уединение, горести постоянно настигают ее. У нее трое детей: Германик, Ливилла и Клавдий. Германик умрет молодым, как и его отец; Ливилла отравит своего мужа, сына Тиберия, и Антония добьется милости уморить ее голодом самой во дворце, чтобы избавить ее от позора казни; Клавдий, с ослабленным умом, станет объектом презрения для всех. Дети Германика, в свою очередь, заставят ее лить слезы. Сначала Агриппина, его вдова, преследуемая, сосланная, умирающая на пустынном острове; затем Нерон, также сосланный и вынужденный умереть от голода; далее Друз, второй из ее внуков, которого подвергают жестокому обращению рядом с ней, чьи крики она слышит в подвалах Палатина, чье убийство она не может предотвратить; наконец, Калигула, третий, которого ей удается спасти, но чтобы затем, еще в юности, застать его совершающим инцест с сестрой, и чтобы потом, когда он взойдет на трон, испытать от него такие горечи и угрозы, что она предпочтет покончить с собой. Таков был удел честной женщины в империи: жертва собственных добродетелей, презираемая преступными амбициями, которых она не могла понять, отвергнутая эгоизмом, угрожаемая насилием, она, казалось, продлила свою жизнь до семидесяти пяти лет лишь для того, чтобы ни одна боль не была ей пощажена, даже самоубийство.
Рожденный от почитаемого отца и такой матери, Германик вырос среди чистых воспоминаний и добрых примеров. Его поддерживала прежде всего любовь римлян, чьи нежные взгляды лелеяли единственного отпрыска их надежд, любимца с колыбели. Их привязанность была настолько искренней, что, в исключительном для римской истории случае, они никогда не называли его по имени или по прозвищу. Его обозначали только прозвищем Германик, которое напоминало о его отце. Это мало удивляет современных людей, привыкших называть большинство римских персонажей только по прозвищу. В Риме это противоречило обычаям. Гражданина называли по имени и прозвищу; именно так он упоминался в официальных документах, на монетах, в надписях; прозвище стояло последним, а иногда и вовсе опускалось. Калигула, едва взойдя на трон, сурово наказал центуриона, который назвал его по прозвищу. Историки и документы того времени всегда именуют его Гаем Цезарем. Германик, напротив, с удовольствием позволял называть себя прозвищем, которое создавало образ, напоминало о триумфах Друза и было освящено народной любовью. История потеряла его настоящие имена: археология тщетно ищет их в бесчисленных документах, извлеченных из почвы Италии; возможно, они навсегда останутся неизвестными. Ничто лучше не доказывает эту нежную любовь, эту почти отеческую близость всего народа к наследнику либерального Друза.
