В конце сентября или начале октября нескольких молодых ребят из нашей мастерской отправили с одной из команд на сооружение оборонительных рубежей под Москвой (рыть окопы, противотанковые рвы, ставить ряды «ежей» против танков). Тогда отправили много народу от каждого учреждения и предприятия. Все поняли, что на фронте плохо, опасность приближается. Меня не трогали, так как мал, только-только оформляю паспорт.
Паспорт я получил 26 сентября, а вот прописаться не успел. Пришел в милицию на прописку где-то в начале октября (раньше не получалось, то по работе, то по домашним делам), а ведавший этим пожилой, довольно упитанный капитан или майор с каким-то очень тревожно-печальным лицом повертел его в руках и сказал: «Не до прописки сейчас, видишь, какая обстановка, погоди 1–2 недели, пока все прояснится». Он, наверно, уже знал о разгроме наших войск под Вязьмой. Но через неделю я был уже далеко от Москвы. Однако все по порядку.
10—15 октября шла массовая, еще неплохо организованная, эвакуация детей. Моего братика Феликса определили в одну из партий эвакуируемых, и я, для проводов, договорился на работе перевести меня во 2-ю смену. Собрав чемодан вещей и сверток с продуктами, с тяжелым сердцем мы с мамой повезли его рано утром на Речной вокзал. Был пасмурный, холодный осенний день 15 октября. Временами падали снежинки. Всю дорогу в метро мы как-то утешали Феликса, напутствовали, как себя вести, и неоднократно повторяли, чтобы сразу по приезде на место написал, где и как устроился и немедленно сообщил адрес. А Феликс в свои 11 лет не грустил, хотя и был возбужден. Ему было интересно это «приключение».
У пристани шикарного по тем временам Речного вокзала стояли тоже шикарные, красивые, чистенькие теплоходы, предназначенные теперь для эвакуации детей. У нас приняли документы, дав взамен справку об эвакуации, зачислили брата в одну из групп и назвали № каюты. На вопрос, куда их повезут, ответили, что сами не знают, поэтому не могут дать адреса (подозреваю, что было указание «не говорить», то ли из-за незнания точного места прибытия, то ли из-за соблюдения «тайны», что тогда широко практиковалось, где надо и где не надо).
Нам позволили проводить Феликса в каюту. Шли по слегка и как-то успокаивающе покачивающейся палубе, по устланному ковром, очень чистенькому коридору, и вот тоже чистенькая, уютная, кажется, 2-местная каюта. Расположились на мягких кожаных диванах, опять пошли напутствия и утешения, которые Феликс слушал невнимательно, его возбудила и заинтересовала вся эта новая обстановка. Вскоре появился сосед его возраста, тоже с родителями. Раззнакомились. Заглянули еще несколько ребят, с которыми Феликс быстро нашел общий язык (он был очень компанейский) и перестал обращать на нас внимание. Слез не было. Взрослые понимали трагизм положения и необходимость эвакуации, старались держаться бодро. А ребята не чувствовали этого трагизма и просто были возбуждены и даже воспринимали все с повышенным интересом: первый раз на таком теплоходе, который они видели только в кино или на плакатах! Не помню, сколько мы так просидели, поговорили с воспитателем, с другими родителями, но вот раздался гудок и через пароходные динамики провожающих попросили удалиться. Попрощались, немного постояли у пристани, наблюдая, как теплоход отшвартовался и стал медленно удаляться. На палубе стояли дети, махали нам, а мы им. Было как-то тревожно-грустно. Что ждет их впереди, а что нас, когда и как увидимся?
