Судьба моя – море. Из цикла «Три моих жизни» - страница 16

Снова пришел врач и после очередных манипуляций изрек: «У тебя аппендицит. Я терапевт и, как ты понимаешь, сделать операцию не могу. Пойду доложу капитану, пусть решает». Посмотрели на карте: прямо на траверзе на острове поселок и стоит знак больницы – небольшой крестик. Решили: спускаем бот, и мы с доктором идем на берег, в больницу. Больница, как и все дома, деревянная, зашли – там небольшой «предбанник». Я остался, а врач пошел дальше внутрь. Не знаю, сколько прошло времени, но слышу голоса, все громче и громче, но разобрать, о чем говорят, невозможно. Потом они, видно, перешли в соседнее помещение, и я отчетливо услышал сначала женский голос, который матом посылал нашего врача подальше, а затем голос доктора, изъяснявшегося в том же стиле. Тут открывается дверь, выходит дама, пьяная в дым, и говорит, показывая на меня: «Я ему хоть сейчас сделаю кесарево сечение, я тебе сказала, что я хирург-гинеколог». Доктор только огрызнулся на нее и сказал мне: «Пошли». Вижу, настроение у него хреновое, и иду на бот молча.

Пришли на судно, врач положил меня в госпитальный отсек – у меня постоянная боль, и он колет мне антибиотики. Вечером обрадовал, что связались по радио с авиационной базой на другой стороне острова и оттуда выслали вездеход, так что не позднее завтрашнего утра должны меня прооперировать. Утром же пришли невеселые вести: где-то около полуночи начался шторм, и военные сообщили, что машины дошли до перевала, а потом с ними пропала связь и на их поиски направлена группа спасателей. А мне тем временем все хуже. Тогда было принято решение об этой ситуации доложить в управление – и тут завертелось: нам дали команду идти навстречу спасателю, который сняли с какой-то экспедиции, а им, в свою очередь, приказали бежать к нам. Мне уже было настолько худо, что я плохо воспринимал эти передвижения. Доктор постоянно делал уколы.

Наконец к нам подошел буксир, меня в сопровождении врача переместили туда, и мы побежали на север вдоль Курильских островов, а навстречу шла плавбаза, которую сняли с промысла и послали к нам. Я сейчас думаю, что жив тогда остался лишь потому, что это был Советский Союз: страна могла себе позволить снять две базы с района промысла, что означало огромные убытки, и все ради одного человека.

Но вот мы встретились. Был шторм, и меня передавали со спасателя на базу в корзине, при помощи лебедки. От лебедчика в таких условиях потребовалось немалое умение. Как только я оказался на палубе базы, меня достали из корзины два матроса, подхватили – и сразу в операционную. Операционный стол был стабилизирован. Тут нужно объяснить, что это значит. Все вы, наверное, видели, хотя бы в фильмах, как проводятся операции. Но это на берегу, и там ничего не шевельнется, а как хирургу делать операцию, если операционный стол просто пляшет? Поэтому на судах есть специальное устройство для стабилизации стола. Судно всегда можно удерживать в каком-либо направлении, удобней носом на волну, поскольку проще стабилизировать килевую качку (у моряков рыбного флота есть такая шутка: «Рыбу – стране, деньги – жене, а сам носом на волну»). Поэтому операционный стол стабилизирован по килевой качке. Он стоит горизонтально по отношению к земле: нос судна поднимается, корма опускается, а стол неподвижен.

И вот я лежу на столе под местным наркозом. Сверху, над столом, громадная зеркальная люстра, а у меня перед головой высокий щит. Нос судна идет вверх, и я вижу в зеркале люстры свой распоротый живот, и даже кишки просматриваются. Врач говорит: «Не напрягайся! Тяжело работать». Потом вдруг медсестре: «Маску срочно!» Мне что-то прижали к лицу, и я провалился. Как я потом узнал, у меня там что-то лопнуло и разлилось. Операцию делали почти четыре часа: женщина-врач стояла на широкой подножке с одной стороны, а сестра с другой. А потом я еще месяц валялся у них в госпитальном боксе: долго не могли сбить температуру, а когда наконец сбили, то появились свищи.