Заоконную ночную тишину прорезал вдруг непонятный звук.
Добрынин обернулся к окошку – там было по-прежнему темно.
Скрипнул железной сеткой Ваплахов, снова переворачиваясь с боку на бок.
Добрынин вернулся взглядом к багровому угольку, но тут снова неясный шум донесся с улицы, и, почувствовав тревогу, народный контролер поднялся на ноги.
Он вышел в прихожую дома, приоткрыл дверь и выглянул во двор.
Тут же яркое пятно света приковало к себе его взгляд. Какой-то мощный луч бил прямо в открытую дверь пушного склада, и в этом луче сновали какие-то люди.
Сердце народного контролера забилось часто, волнение охватило его, и поспешным движением руки он закрыл дверь, вернулся в комнату и разбудил Ваплахова.
– Вставай! Вставай! – говорил он. – Там склад грабят!
Пока урку-емец поднимался, Добрынин достал из вещмешка револьвер, одел кожух и затянул его на себе ремнем.
– Что стоишь! – рявкнул Добрынин на урку-емца. – Пошли!
Стараясь ступать как можно тише, они вышли на мороз.
– Может, Петрова разбудить? – остановившись, сам себя шепотом спросил Добрынин, но тут же сам себе ответил: – А что, сами не справимся?
Они пошли к яркому лучу света, бившему прямо в открытую дверь склада.
Приблизившись к месту, остановились.
Добрынин лихорадочно думал, что делать теперь: достать револьвер и всех арестовать или что-то другое? Но что другое? Что еще можно делать в такой ситуации?
– Иди, буди Петрова! Пусть возьмет ружье и идет ко мне, а я их пока арестую! – сказал наконец Ваплахову, и побежал Ваплахов назад к дому.
А Добрынин тем временем с револьвером в руке смело пошел к складу.
Однако ничего не происходило, в том смысле, что никто не заметил народного контролера. Несколько человек по-прежнему сновали на склад и обратно, и видно было теперь, что выносят они оттуда шкурки и грузят на какую-то не видимую в темноте машину, которая, кстати, и освещала своими фарами вход и внутренности склада.
Постояв совсем рядом с лучом, Добрынин набрал побольше воздуха в легкие и крикнул что было сил:
– Стой! Стрелять буду! Вы арестованы!
Люди остановились, стали оглядываться, и ясно было, что не видят они, кто это кричал. Подошел к ним, стоящим в луче, еще один человек, что-то прошептал, вышел из луча, и тут же появился в темноте еще один луч, но слабый и тоненький – от ручного фонарика. И запрыгал этот луч по сторонам, пока не остановился на лице Добрынина.
– Стрелять буду! – крикнул Добрынин и зажмурился, хоть и слабый был лучик, но в такой темноте слишком ярким оказался он для глаз.
Двое мужчин подошли к Добрынину.
Их узкие глаза пристально и недружелюбно посмотрели на него. Потом один сказал что-то другому на нерусском языке, и понял Добрынин всю глупость своего положения: конечно, они не поняли его приказа, они не поняли, что он их арестовывает, а значит, он и не может их арестовать.
И пока он думал об этом, сильная рука выхватила у него револьвер, и тут же двое узкоглазых мужчин отошли в сторону, и он остался один, один и без оружия.
«Что делать? Что делать?» – лихорадочно думал он.
Но было уже поздно об этом думать. Чьи-то сильные руки схватили его сзади за плечи, вывернули руки за спину, и он почувствовал, как затягивается на запястьях шершавая толстая веревка. Все это происходило в тишине, и люди, связывавшие его, тоже молчали и молча делали свое дело.
Еще оставалась надежда на Ваплахова и Петрова, если вернутся они вовремя с ружьем, но было тихо, и, казалось, никто не спешил на помощь народному контролеру.
