Продолжалась такая напасть аж до глубокой осени. Потускнел батюшка, неразговорчивым стал. А тут пошли затяжные дожди с ненастьями, и на тебе, еще одна напасть сотворилась, связанная с церковным старостой. Спроси церковного старосту, как его величать, он засмеется и ответит: «Козел, – и добавит: – Викентий». Посмотрит на него человек да и отойдет от такого шутника. Больше всего доставалось его детям от сверстников. Каких только шуток и прибауток ни складывали они по поводу этой странности их отца, а окончательно прицепилась к ним и отцу кличка Рогатый. Можно было слышать и Бодатый.
Не только в деревне, но и на той стороне речки среди шляхты этот Викентий слыл мастеровитым мужиком, знатоком разных необычных и диковинных дел. Только не чувствовалось в нем открытости и доверчивости; взгляд его при разговоре с собеседником блуждал по сторонам, словно скрывал что-то тайное, и тогда хотелось скорее с ним разойтись. Люто не терпел он евреев. Ревностным он был церковным старостой, любил порядок, но не мог снискать расположения к себе служителей и помощников при церкви, отчего наведенный порядок вскоре рушился, а то и совсем начинало невесть что твориться на церковном дворе. Настороженно относился к старосте и Козьма; возникало в нем желание избавиться от Викентия, да его мастеровитость останавливала от такого шага.
В ту осень произошло одно не совсем громкое событие, связанное со старостой и с дочерью Аксиньи Варварой. Уже который год в такую пору на той стороне речки в своем поселении шляхта устраивала празднество по случаю завершения осенних работ, и непременно туда приглашали Викентия. Многие жители шли без всякого приглашения, особенно молодежь. Оказалась там и Варвара. Обычно празднество длилось дня два, иногда значительно дольше. Нередко приходилось деревенским искать дочь или сына после такого веселья, потом долго шли пересуды насчет тех гуляк. Порой все заканчивалось свадьбой, и почему-то всегда девиц забирали в жены за речку, а местные женихи оставались ни с чем. На этот раз Викентий сыскался только на пятый день, и пошел слушок о неблаговидном поступке Варвары, дочки Аксиньи – мол, была она уличена в краже утвари в костеле да и вела себя непристойно. И пришлось это дело улаживать Викентию. Учитывая его золотые руки, шляхта пошла ему навстречу, милостивым оказался и ксендз. Недобрая загуляла по деревне молва о Варваре, с намеком: смотри, мол, у нас от шляхты приплод будет.
А сама виновница появилась на поповском подворье как ни в чем не бывало. Аксинья пыталась ее пристыдить, да только залилась слезами. Кинулась она к батюшке за помощью. Помня прежнее увещевание, которое завершилось греховными мыслями, не хотел Козьма еще раз впутываться в историю с Варварой. К тому же староста его озадачил – ничего не сказал о случившемся да и о себе не распространялся; мол, уладил дело, и с концами.
Почуяв неладное, решил Козьма с ним разговор один на один затеять. По такому случаю надумал устроить помывку в курной бане, которую топили три-четыре раза в году. Только дело это хлопотное, надо уметь истопить такую баню, а лучше всего это получалось у Викентия.
Заартачился староста, на занятость свою перед постом намекать начал, хотя до наступления поста было еще почти две недели. А потом вдруг уставился на Козьму и выпалил на одном дыхании со злорадством:
– Не побоюсь, глядя в глаза твои бесстыжие, поведать о молве людской. Ты же богоотступник, при живой жене дочку Аксиньи обрюхатил, в церковь ее водить принуждаешь, требуешь молчания от нее!
