Еще более сильное разочарование постигло Козьму, когда подтвердились слухи о князе Белоголовкине и его позиции перейти под власть польского короля, приняв веру униатов и сохранив за собой княжеские земли. А при таком раскладе каждый из собравшихся понимал: куда голова укажет, туда и ноги двигаются. В такой ситуации горячие поборники веры православной предлагали собирать дружину и отстаивать свою правоту на поле брани; только неясно было, с кем воевать. В ходе обсуждения поведал представитель епископа Киевских земель, что в царстве Московском наступили смутные времена. Там после нашествия монголо-татар разор и междоусобицы у князей, и помощи особой ожидать неоткуда. А польский король набирает силу и готов даже пойти на Москву. Такое известие повергло многих в уныние. Резкими были речи монахов. Было видно, что братия не приемлет униатства и не отступится от православной веры, ради этого готова терпеть всяческие лишения.
В ходе кратких выступлений некоторые священнослужители все же склонялись перейти в униатство, оправдываясь тем, что в богослужении практически ничего не изменится. Прежним останется порядок назначения епископов и священнослужителей, да и Бог-то для всех один; всего только и надо, что признать власть папы римского. Не выдержал таких разговоров Козьма. Путано, но страстно звучала его речь, никакие доводы не могли поколебать его убеждений, и вокруг него и братии образовалось немало сподвижников. Казалось, их голоса заставят одуматься отступников и покаются они, но среди священнослужителей пролегла тонкая ниточка вражды, которая разделила их.
Поздно вечером у Козьмы состоялась приватная беседа с клириком Антонием. Речи клирика были успокаивающими, во многом он соглашался со своим строптивым собеседником, но тут же приводил доводы о необходимости задуматься над положением, в котором оказалось православие в Галицких землях. А в конце беседы в его речах Козьма услышал даже нотки угроз. Так, не найдя примирения, они и разошлись.
Назавтра произнес речь игумен. Проникновенными были его слова, что вера и надежда творят дела богоугодные, а отступление от веры творит беззаконие и грех неискупаемый. Предложил он обратиться к епископу и князю с посланием о единодушной поддержке священнослужителями епископии православной веры. Прозвучавшие в тишине слова настоятеля монастыря во многих сердцах слушающих его породили гнев против отступников, а у других – радость с надеждой. «Бог милостив и этот грех простит», – такую мысль высказал клирик Антоний, вселяя в заблуждающихся свою веру.
Разъезжались участники совещания с необъяснимой тревогой в душе, а в монастыре царило воинственное настроение. Монахи считали, что им удалось сплотить священнослужителей к решительным действиям против униатов. Неведомо им было о тайной встрече клирика Антония с представителями князя, киевского епископа и двумя монахами, на которой он доверительно поделился соображениями епископа о том, как в сложившихся непростых условиях сохранить православную веру на Галицких землях. Из его слов выходило, что надо поступиться некоторыми не совсем важными атрибутами богослужения в церквях и формально принять управление понтифика, иначе все церкви и монастыри с землями будут силой переданы католикам, а православные священники и монахи изгнаны или им придется принять другую веру; защиты ожидать неоткуда. Представитель киевского епископа молча кивал, соглашаясь с этим. Он получил в патриархии наставления не выказывать прямой поддержки желания некоторых галицких служителей перейти под управление папы римского, но и не отговаривать их от этого шага, намереваясь таким образом отвести от посягательства понтифика и польской королевской власти на киевскую епархию. Молчали и монахи, зная решительный настрой остальной братии отстаивать православную веру, хотя среди них были склонные переметнуться к отступникам. Антоний ощущал настороженное отношение к его речам и решил действовать более открыто. Он напомнил о греховных деяниях известных священников, об их стяжательстве, не упоминая епископа Елизара, и призвал более широко распространять среди прихожан правду о поведении пастырей и обличать их на фоне благочестивых дел служителей Католической церкви.
