– Что ты хочешь сказать? – В глазах Грязлова появилось знакомое Вере звериное выражение.
– Только то, что вам нельзя переходить дорогу, – спокойно ответила она.
Грязлов засмеялся, закинув голову, обнажая мелкие темные зубы. Для Веры Грязлов был архетипом всего, что она презирала в людях. Он был воплощением зла, и она не могла определить ни одной причины, по которой такого, как Грязлов, следовало бы жалеть или прощать.
– Ладно, езжай, развлеки мужика, а то он уже два месяца без бабы, – сказал он, чтобы разжечь в Вере ярость.
Но она не ответила и вышла из комнаты.
Кузьмич стегнул лошаденку, и они поехали в Сухой овраг. Вера постирала свое поношенное красное платьице в мелкий цветочек, которое сильно истрепалось за время этапа и пяти месяцев в лагере и было похоже на старую линялую тряпку с сальными пятнами и заштопанными дырочками; вымыла и уложила волосы, чтобы предстать перед Ларионовым свеженькой и красивой. Солнце сегодня светило особенно ярко. Вера всю дорогу была задумчивой.
Она не знала, как ей удастся пройти через конвоира, стоявшего у двери, но намеревалась попасть к майору любыми способами. Это было просто немыслимо, что он так долго был изолирован от лагеря. Она хотела увидеть его. Вера попросила Кузьмича помочь организовать свидание. Сначала Кузьмич отнекивался, но он понимал, что Вера ехала с ним, только чтобы навестить Ларионова. Немного поворчав, он согласился. В душе Кузьмич радовался, что, наконец, она встретится с хозяином.
В больнице Вера сразу прошла к доктору Прусту, а Кузьмич направился в палату к Ларионову. Он елозил и был рассеян, а Ларионов чувствовал волнение. Он спросил у Кузьмича, зачем тот приехал, но Кузьмич попросился срочно выйти. Ларионов еще больше занервничал.
За дверью Кузьмич предложил конвоиру сходить с ним за махоркой к телеге; и конвоир, немного поколебавшись, пошел, потому что такой подарок выпадал редко – чтобы предлагали дармовую махорку!
Доктор Пруст усадил Веру и объяснил ей, что Ларионов сильно пострадал при пожаре и то, что она увидит, может потрясти ее; она должна быть готова, чтобы не нанести ему обиду. Он также сказал ей, что правый глаз майора стал хуже видеть. Вера сильно волновалась. Она понимала, что говорил ей Пруст, но не видя Ларионова, как и любого другого человека, получившего ожог, ей было сложно представить, как может выглядеть его лицо. Перед ее глазами по-прежнему стояло лицо того Ларионова, которого она знала прежде.
Доктор Пруст выглянул за дверь – конвоира не было, и он разрешил Вере пройти к Ларионову. Эти несколько шагов до его палаты Вера преодолевала с усилием; она больше всего боялась выдать свои чувства. Если он выглядит действительно не так, как прежде, она не сможет скрыть переживания и обидит его. Но Веру вела радость от долгожданной встречи.
Она поправила платье и осторожно заглянула в дверную щель. Ларионов что-то читал, лежа на приподнятой подушке. На нем была белая рубаха; до пояса он был укрыт одеялом. Когда Вера рассмотрела его лицо, сердце ее ухнуло вниз и заколотилось в бешеном ритме. Она быстро прикрыла дверь и тяжело дышала, не в силах овладеть собой. Ей хотелось плакать, кричать, умолять его простить ее, покрывать поцелуями его руки из жалости, охватившей ее. Она сжимала кулаки, чтобы привести себя в порядок. Что станет с ним, если она не сможет справиться с волнением? Конвоир мог вернуться с минуты на минуту – надо было решаться…
