– С того дня, как я покинул ваш дом, – сказал он хрипло. – С того дня, который я никогда не забуду.
Вера задумалась. Она не хотела говорить Ларионову о своих страданиях; как она тосковала по нему и не могла забыть, вопреки ожиданиям домашних; как скрывала от всех любовь и смотрела каждый день на дверь, надеясь, что он вернется; как проверяла без конца почтовый ящик; как не хотела уезжать из дома на море с родителями, опасаясь, что он приедет, когда их не будет, и, переступая стыд, просила Стешу не упустить Ларионова; как задыхалась от любви, вспоминая его. Ларионов смотрел на нее: в ее взгляде появились такие мягкость и женственность, которых он прежде не видел. О чем она думала сейчас?
Вера подняла на него глаза.
– Мне хочется о многом вам рассказать, – сказала она, оглядывая его.
Возможно, он этого не понимал, но она уже привыкла к его внешности. Вера сама удивилась, как быстро она приняла его новый облик. Он ей не казался ужасным и чужим. Его грустные глаза нисколько не изменились.
– Я буду рад этому и жду с нетерпением, – ответил Ларионов, думая, что ею руководит жалость. Но он скучал по ней, и каждая минута, пока она была рядом, казалась ему сейчас особенно ценной.
Вера рассказала о новых задумках в лагере: Лариса Ломакина проделала великолепную работу в библиотеке, и теперь там можно устроить курсы для зэков, которые хотели бы продолжать образование. Конечно, в библиотеке оказалось не так много литературы, и было бы хорошо, если бы он смог «выбить» больше книг.
– Можно попросить в Новосибирске у вашего начальства; они не должны отказать, если вы им скажете, что это необходимо в целях улучшения советской пропаганды среди вредных элементов, – закончила Вера деловито.
Ларионов засмеялся – он впервые за все эти долгие недели смеялся, и Веру это радовало.
– Что же еще ты хочешь получить под предлогом расширения советской пропаганды? – спросил он, наслаждаясь ее жизнелюбием.
Вера кокетливо задумалась; ее личико сияло свежестью. Она была так счастлива, что он остался жив.
– Было бы хорошо разрешить заключенным издавать газету: такое есть и в других лагерях, мы слышали, – осмелела она.
Ларионов усмехнулся. До чего нужно было довести этих женщин, чтобы вместо красивых платьев, парфюмерии, шоколада и цветов они мечтали издавать лагерную газету!
– Я имел в виду для себя, – улыбнулся он.
Ларионов заметил, как Вера сразу съежилась и смутилась.
– Мне ничего не нужно для себя, вы же знаете, – сказала она спокойно, чтобы не ранить его.
Ларионов тут же упал духом. Неужели она думала, что он пытался снова добиться ее расположения? Неужели считала его таким грубым и неотесанным чурбаном, который посмел бы искать теперь ее благосклонности?
– Вера, твоя одежда износилась, – ласково сказал он. – Что же в этом плохого, если я проявлю хоть какую-то заботу о тебе?
– Я хочу быть со всеми в равных условиях. Вы и так много сделали для меня.
– Что я сделал? – нетерпеливо сказал он, отвернувшись. – Дров наломал – вот что я делаю с завидным упорством…
Вера чувствовала, что он огорчился, но она не могла уступить. Ей было и раньше неловко от его патронажа.
– Ну хочешь, я организую свидание с кем-то из твоих родных? – вдруг предложил он. – Они привезут тебе гостинцы, одежду, если ты ничего не хочешь принимать от такого, как я.
Вера вспыхнула. Она знала, что он не забыл и не забудет никогда, как она назвала его «палачом».
