Он не мог больше терпеть свое положение пациента. Лагерь нуждался в нем; в нем нуждалась Вера. Он боялся, что может приключиться что-нибудь непоправимое, пока он отсутствовал. Не доверял Грязлову и полыхал яростью, думая о судьбе Анисьи.
– Марта, доктор Пруст далеко? – позвал Ларионов, все еще погруженный в свои мысли.
Доктор Пруст знал, зачем его требовал Ларионов.
– Вы хотите покинуть больницу? – спросил он сразу, как вошел.
– Да, мне необходимо быть в лагере.
– Но останьтесь хотя бы на неделю, – предложил Пруст. – Вы окрепнете и сможете вернуться на коне в прямом и переносном смыслах!
Ларионов согласился. Но неделя тянулась нестерпимо долго. Каждый день, глядя на свое отражение в зеркале, он падал духом и тогда внушал себе, что это не должно волновать его, потому что главное теперь – уберечь Веру. Вера больше не приезжала, но именно это подстегнуло его к деятельности. Он заставлял себя не думать о боли, когда вставал; начал ходить по Сухому оврагу и через несколько дней вскочил на лошадь. Ему это стоило неимоверных усилий. Но он даже думать не мог оставаться в Сухом овраге дольше.
– Как вы себя чувствуете? – спросил Пруст, завидев Ларионова, подъехавшего к больнице верхом на мерине, пригнанном предусмотрительно Кузьмичом.
Ларионов проехался до Марфушки и чувствовал головокружение и боль в шее, ребрах и плече.
– Намного лучше, чем я ожидал, – ответил он, бледнея от боли при спешивании.
– Да, – проронил Пруст, – я вижу…
– Завтра я уезжаю, – сказал спокойно Ларионов.
– Может быть, лучше на санях? – предложил доктор Пруст, зная заведомо ответ.
– Нет, я доберусь верхом, – бодро сказал Ларионов. – Надо входить в форму.
Несмотря на то что он выглядел бледным и шея его была немного наклонена вправо из-за поврежденной стянутой кожи, Пруст понимал, что Ларионов должен был ехать в лагпункт и выздоравливать до конца на месте: его тянули долг и любовь.
На следующий день Ларионов поднялся засветло. Доктор Пруст и Марта вышли проводить его.
– Лучше бы поехали днем, – проронил Пруст озабоченно.
– Дорогу я знаю с закрытыми глазами, – улыбнулся Ларионов. – Я обязан вам жизнью.
Пруст пожал руку Ларионову.
– Нет, Григорий Александрович, это я вам обязан, – ответил ласково Пруст. – Вы делаете важное и доброе дело. Так что мы квиты! Хотелось бы мне повидать вас по счастливому случаю, – сказал Пруст на прощание.
Ларионов вскочил в седло и немного помедлил, чтобы унять боль.
– Навряд ли, – сказал он с грустной усмешкой. – Но все же спасибо. Я перед вами в неоплатном долгу.
Ларионов пришпорил коня, и сердце его затрепетало от счастья – он возвращался на зону.
Охранник открыл ворота, отдавая честь своему майору, которого он не сразу узнал. Расконвоированные зэки и охра увидели его издалека. Конь медленно шел к дому. Зэки побросали дела и побежали к Ларионову. Раздался клич:
– Братва, Григорий Александрович вернулся!
Ларионов обернулся. Зэки стекались к избе, а охра уже бежала с винтовками, но Ларионов сделал им знак рукой вернуться по местам. Зэки окружили Ларионова и какое-то время молчали, разглядывая его лицо. Но он вел себя непринужденно, словно ничего не изменилось. Ларионов быстро спешился, держась крепко за уздечку и седло, чтобы не пошатнуться от боли.
– Вот радость-то! – проталкивалась к майору Полька Курочкина.
Подбежал Паздеев, и его молодое лицо с алыми губами сияло.
– Как мы рады вам, товарищ майор! – взволнованно сказал он.
