Когда квадрат окна становился достаточно светлым, он одевался и спешил прочь из дома, зная, что в этот раз обошлось, но однажды он не доживет до рассвета.
Он просил у Валентиныча место сторожа, чтобы не только дни, но и ночи проводить на рынке.
– Зачем тебе? Ты, что, грузчиком мало заколачиваешь? – удивился тот.
– Да не-е, денег мне и вовсе не надо, – сказал он. – Мне бы так, каптерку какую, где ночи коротать, а заодно и за порядком присмотрел бы…
– Денег не надо, а отдыхать нужно дома. У тебя же квартира есть, – ответил Валентиныч, удивленный и совершенно не понимавший собеседника.
Дядя Саша допустил промашку.
– Да что мне квартира?! Я и отдал бы ее. А мне бы каптерку тут…
– Ты, что, Сашок, охренел что ли?! – вскрикнул Валентиныч и покрутил пальцем у виска. – Как это – квартиру отдать?! Совсем что ли с ума хренакнулся!
– Да не-е, это я так, – протянул дядя Саша, опешивший от такой реакции.
Но Валентиныч на этом не успокоился.
– Ты, что, ты часом в карты ее не проиграл?! – насел он на грузчика.
– Да не-е, да я карты и в руки-то не беру, – ответил дядя Саша, изумленный предположениями Валентиныча.
Его удивление было столь неподдельным, что подозрения на картежные долги отпали. Но Валентиныч долго еще пытал дядю Сашу, пока не уверовал, что с квартирой все в порядке и никаким образом права на нее не утрачены.
– Ты квартиру-то береги! Слышишь, квартиру ни при каких обстоятельствах терять нельзя! Без нее ты никто! Бомж! Умрешь под забором и все, – сказал напоследок Валентиныч.
Дядя Саша отступил. Рассказать Валентинычу о черных тварях он не мог, знал, что они пришли именно за ним, никто другой в них не поверит и – покажи – не увидит.
Конечно, крысы, или кто бы они там ни были, нашли бы его повсюду. Но на рынке он был бы при деле, при исполнении, и чувство долга придавало бы ему силы и храбрости. А дома он изначально оказывался в положении укрывшегося, спрятавшегося, по сути сдающегося на милость хищников. Но какой милости можно было ждать от черных тварей?! Боялись они лишь одного – рассвета.
По утрам приходила другая беда! Начиналось с того, что закипали губы. Чувство было такое, будто внутри нагревался кипятильник. Следом за ним в адский обогреватель превращался копчик. Несколько мгновений две точки в его организме накалялись, а затем закипевшая кровь разносила нестерпимый жар по всему телу. Плавился мозг, голова разрывалась, жилы вздувались так, словно их вытягивала ломовая лошадь. Он напрягался, внутренним усилием сжимал виски. В ответ – черная лошадь прибавляла тяги. Спасение было одно – промысел бабы Зины. Старуха, конечно, могла бы приходить и пораньше, к восьми хотя бы, к началу работы. Но любила, подлая, поспать по утрам, видно, черные крысы ее не мучили.
Опохмелился – и можно было жить. Мозги остывали, кровь успокаивалась. Жажда, конечно, мучила. Не утолить ее – вновь закипишь, вновь ломовые лошади жилы вытянут. Но теперь было нестрашно. С бабой Зиной прошелся за компанию, там стаканчик за здоровье, там – за упокой, жизнь, как говорится, налаживалась. К обеду просыпался хороший аппетит, дядя Саша основательно подкреплялся – наваристым борщом, мясом, картошечкой. Оставались его заветные пятнадцать минут до конца обеденного перерыва. Это было то время, когда черная жажда была утолена и уже не мучила, но мысль еще оставалась ясной, еще не затуманивалась. Дядя Саша скрывался ото всех под полами старого бушлата. Перед взором его возникало одно и то же, дорогое ему видение. Он видел двор, выстиранные рубашки покачивались на бельевой веревке. Стоит женщина, под ногами ее таз с бельем, правая рука согнута в локте, через нее перекинуты скрученные полотенца. Она берет их по очереди, расправляет и развешивает на веревке. Вдруг она оборачивается и улыбается ему, длится это всего мгновение, женщина возвращается к своему занятию, а он наблюдает за нею и ждет, что она обернется еще, но напрасно.
