– Говорят, мир жесток, – продолжал Вики, – наплюй на ближнего, насри на нижнего и все в таком духе. Но это мир людей. Остальные съебали. Оставили первого человека доминировать, а ведь могли просто уничтожить.
– Куда съебали? – спросил Вениамин. – Все вроде на месте. Деревья, камни, звери, птицы.
– Вроде бы да, – согласился юноша, – а вроде и нет. Ты же сам чувствуешь. Разве ты с миром единое целое? Музыка у тебя внутри звучит с ним в унисон?
– Она вообще не звучит, – вздохнул участковый. – Ну, разве что, иногда… да и то…
– Обратная сторона доминирования, – усмехнулся Вики, – всегда есть обратная сторона. С древних времен находились те, кто хотел делиться своей музыкой с миром. Они уходили в лес, танцевали, пели, звучали… И мир отзывался. Пусть на короткое время, но люди съебывали туда, к остальным. Где нет главных. Где всё – музыка. Я умел это с рождения, просто и без усилий, чем жутко раздражал окружающих. Потом узнал, кто я и понял, зачем.
– Да неужели? – участковый ощутил укол зависти. О себе он такого сказать не мог.
Юноша иронию в голосе Вениамина проигнорировал.
– Пару десятков лет назад в этом лесу было жарко. Транс-вечеринка. Опен-эйр. Случилось… Представь, будто проткнул шилом стопку бумаги, и резко выдернул. То же самое транс сделал с миром. Со всеми его слоями. Так возник я. Энергия чистого съёба. Ну и раз уж так случилось, мир решил, пусть.
– Ты их отправляешь ТУДА… – догадался Серенький, – тех, кто хочет съебать. Наташу и других. Но почему одних мы видим, а других нет?
– Слои.
– Ах, да, слои… – упавшим голосом произнес участковый.– И, значит, ничего нельзя исправить…
– А нужно? – прищурился Вики.
– Не знаю. Но делать надо! Отправить делегацию, чтобы они посмотрели, проверили! Вдруг нашим согражданам там плохо?
– Это так не работает.
– Но нельзя же просто оставить как есть!
Участковый вскочил на ноги. Его била нервная дрожь.
– Я скоро вернусь, – пообещал он юноше.
– Не сомневаюсь, – кивнул Вики, – Ты почти все понял. Осталось самое главное.
***
– Ефимка! – бабка Федора протянула в окно недокуренную самокрутку. – На-ка, угостись.
Гармонь в руках деда Ефима отозвалась благодарным скрипом и затихла к облегчению прячущихся по домам жителей.
– Не спокойно мне, ох, не спокойно, – пожаловалась бабка.
– Да уж какое спокойствие, – дед выпустил в небо сизую струю дыма, – и Серенький наш козлик копытом бьет. Кабы не случилось чего…
– Помянут к ночи… – пробурчала Федора, указывая Ефиму за спину, – вон скачет, подпрыгивает, руками размахивает… Пьяный что ли?
По деревенской улице к ним спешил участковый. Выглядел он помятым, всклокоченным и дерганым, как и положено человеку, совершившему краткий, но весьма содержательный экскурс в мироустройство.
– Мож, зады патрулировал? – предположил дед.
– Тебе все про зады, – окрысилась бабка и обратилась к Серенькому елейным голосом. – Умаялся, касатик?
Вениамин беспомощно развел руками и заплакал.
– Что ты, милый? – захлопотала Федора.– Помер кто?
Участковый отрицательно помотал головой.
– Ну и ладушки, ежели никто не помер, всё поправимо, – крякнул дед Ефим.
– Ничего не поправимо, – всхлипнул Серенький, – все уже давно так испорчено, что…
Из светелки Федоры грянул гром, а вслед за ним голос портрета главы деревенской администрации:
– А ну, козлик, цокай сюда. Живо!
Бабка Федора с дедом Ефимом обменялись тревожными взглядами.
Участковый вытер слезы и оправил китель.
