– Новая совсем! – Ракитан сошел с саней и осмотрел шапку со всех сторон. – Глянь, лиса-то какая!
Внимательно осмотревшись по сторонам, он снял шапку с кола. Горыня хотела его остановить, но находка уже была у отца в руках.
– Боярину будто какому! – Ракитан осмотрел ее внутри и снаружи, потер мех. – Мне как будто впору!
И не успел Горыня его остановить, как он скинул свой овчинный колпак и надел новую шапку.
– Как на меня пошито!
– Батюшка! – взмолилась Горыня. – Не трогал бы ты! Мало ли, кому это принесено!
– Ты отца не учи! – Ракитан снял шапку с головы и решительно сунул за пазуху. – Боги послали – что же от своего счастья отказываться?
– Не нам это послано! А те, чье это, огневаются, добра не будет!
– Да где ж они? Пока огневаются, мы уж за десять верст уедем. Ну, пошли, чего встала?
Было уже заполдень, когда впереди показалось Ломовье – с десяток дворов, растянувшихся вдоль реки на невысоком правом берегу, между ними под снегом огороды за плетнями. Проехали вмерзшие в лед мостки возле проруби, свернули по въезду на берег. Ракитан здесь бывал и знал кое-кого из хозяев. Миновав три двора, постучал у четвертого. Залаял пес, потом отворилась вырезанная в створке ворот дверь. Выглянула востроносая баба средних лет.
– Боги в дом! – бодро приветствовал ее Ракитан. – Дома ли хозяин?
Баба пристально оглядела Ракитана:
– Волчеярские, никак?
– Так Ракитан я, Дремлин сын! Где Корза, матушка? Нету его, что ли? Куда подался в такую пору?
– Дома он. Только лучше б вам своей дорогой ехать. Занедужил наш хозяин.
– Да мы не потревожим. Пусти, матушка, обогреться. Дочь со мной. Нам дорога еще дальняя – в самую Волынь едем.
Баба взглянула на Горыню, мявшуюся возле саней. Оглядывала ее довольно долго, отчего-то хмурясь. Привыкшая к таким взглядам Горыня горбила плечи, стараясь казаться поменьше.
– Ну, заходите, – баба все же не могла отвергнуть древний закон и отказать в приюте усталым зимним путникам. – Только невесело у нас нынче.
– Дак мы не на пляски! Погреемся да и поедем.
При упоминании плясок Горыня вздрогнула, вспомнив ту павечницу. Баба тем временем отворила всю створку ворот, и Ракитан завел сани во двор. Устроив лошадь, Горыня вслед за отцом вошла в избу. Другая баба сделала ей знак вести себя потише и кивнула на отгорожу:
– Хозяин наш там, худо ему. Третий день в жару мается.
Стараясь двигаться бесшумно, Горыня села на лавку у двери и боязливо огляделась. Изба была как изба – такая же печь в углу, как у них в Волчьем Яру, такие же лавки, полки и горшки, такие же кожухи, сукманы и коцы на деревянных колышках. Но все здесь казалось чужим и каким-то иным, даже запах, даже мелкий сор на полу. Горыня ощущала себя как на том свете, и болезнь хозяина составляла в ее глазах обязательную часть существования того света – обители горя. На том свете и не может быть светло и весело!
Хозяйка уже мешала мутовкой из тонкой еловой ветки жидкое тесто для блинов, полушепотом рассказывая сидящему у стола Ракитану:
– Да у нас в Ломовье человек десять хворает. Свирепица уж коли придет, то одной головы ей на поживу мало – всю зиму прогостит, проклятая, а кого и с собою утащит.
– И давно она у вас? – Ракитан поежился.
Свирепица – зимняя лихорадка – захаживала в былые годы и в Волчий Яр, но этой зимой о ней пока не слыхали.
– С месяц, может. После Карачуна и началось. Как стемнеет – слышно, ходит кто-то по дворам, в оконца скребется, в ворота стучит. А утром смотришь – под воротами следы козьи, да не от четырех ног, а от двух!
