В это время Затея метнула на Горыню пристальный взгляд. Горыня вздрогнула от мысли – не хочет ли та и ее поцеловать? – но твердо знала, что не подпустит хозяйку близко. Это все равно что с жабой целоваться – так ей думалось, хотя не сказать чтобы Затея была так уж дурна собой. Баба как баба, хоть и неопрятная слегка, зато молодая, бойкая…
Перемежая жалобы выражениями благодарности, Ракитан улегся. Затея легла на другую лавку, напротив него, Горыня, задув светильник, – на пол и тоже укрылась своим кожухом.
Даже это неудобное и жесткое ложе после целого дня трудного пути принесло ей блаженство отдыха. Чужая избушка в глухом лесу показалась желанным приютом – все не на снегу остаться, на верную смерть.
Горыня закрыла глаза, но заснула не сразу. Несмотря на живость и приветливость, хозяйка не нравилась ей. Что-то лживое мерещилось Горыне в ее улыбках, бойких глазах, в оживленном голосе. Она и правда рада, что к ней на ночь глядя явился незнакомый мужик с дочерью-волоткой, которую в двух других местах приняли за саму Свирепицу? Неужели так соскучилась одна в лесу, что лезет целоваться к чужому мужику, немолодому и некрасивому? Даже Горыня видела в этом нечто странное, хотя ей самой ни разу в жизни не приходила мысль кого-то поцеловать и она не знала, как это бывает.
Кажется, впервые в жизни – не считая ночевок на сенокосе – Горыня проводила ночь не дома. В темноте чужой избы, куда добирались через дремучий лес под светом далекой луны, чувство пребывания на том свете захватило ее целиком. Будто лежишь глубоко под землей, откуда обратно в белый свет три года идти. Даже знакомое похрапывание отца не успокаивало – Горыня знала, что здесь он так же беспомощен, как она сама.
Только нащупав за пазухой «дедову кость» в сером шерстяном клубочке, она немного успокоилась. Прислушалась. Со стороны лавки, где улеглась Затея, не доносилось ни малейшего звука. Да дышит ли во сне хозяйка этой избушки?
И сейчас, с закрытыми глазами и в темноте, Горыня яснее, чем при светильнике, увидела истину. Ходута привел их как раз туда, куда она думала: в избушку на ножках. И то, что обитательница ее притворялась молодой и приветливой, скрывая длинный нос и железную ногу, делало ее только более опасной.
Завтра нужно уходить отсюда как можно раньше. Чуть рассветет, чтобы видеть следы Ходутиных лыж. А может, вовсе не стоит спать?
Но эта мысль была у Горыни последней – сон набросился на нее, как зверь из засады, и поглотил в одно мгновение.
Спала Горыня крепко, но тревожно: ей мерещились чьи-то стоны, но очнуться, открыть глаза не было никаких сил. Мелькала мысль – это хозяйка избы поедает отца, а потом за нее примется, – но все тело было сковано оцепенением, веки будто на замок заперты. Она знала, что должна встать и подойти к отцу; с огромным трудом она вставала, шла через избу, пыталась наклониться к нему… просыпалась, понимала, что это ей приснилось, что надо встать по-настоящему, опять поднималась, опять обнаруживала, что и это был сон…
К утру Горыня начала зябнуть – видимо, в избе были плохо проконопачены щели и сквозило. Сколько она ни натягивала кожух, ни старалась подпихнуть полы под себя, чтобы прекратить доступ холоду, ее слегка знобило. Шум разбудил ее окончательно – нечто темное возилось совсем рядом с нею, веяло теплом и запахом дыма.
С трудом разлепив глаза, Горыня обнаружила рядом хозяйку – Затея топила печь.
