Свет луны в пустой чаше. Из цикла «Хроники стародавних царств» - страница 2

– Ну да, это не лаборатория, – проворчал он. – И не XXI век.

Они поднялись. Трава под ногами была свежа и прохладна от росы. Между деревьями проходила тропа, выложенная камнями, покрытыми мягким мхом. Вдали слышался еле уловимый звук текущей воды.

– Похоже на сад, – прошептала Эвелин. – Или храмовый склон…

– Что-то говорит мне, – отозвался Вейр, – что мы не одни.

Они пошли по тропе, и вскоре впереди показалась беседка из темного дерева, почти сливающаяся с деревьями. Внутри беседки, на низкой деревянной скамье, укрытой плетеной циновкой и уставленной мягкими шелковыми подушками, сидел человек в просторных одеждах. Его лицо было спокойно, глаза закрыты. Он не спал – он слушал едва слышный шепот ветра в сосновых ветвях.

Профессор Вейр застыл, не решаясь заговорить первым. Незнакомец открыл глаза – медленно, будто пробуждаясь от долгого сна – и повернул голову в их сторону. Затем поднялся со скамьи с непринужденной грацией человека, привыкшего к созерцанию. Его голос прозвучал тихо, но со странной уверенностью:

– Вас сюда не вела тропа. Ни одна из тех, что я знаю. Вы пришли издалека, но не из гор. Не с побережья. Не из других провинций. Ваши глаза – как зеркало, в котором отражается что-то, что еще не случилось.

Вейр перевел взгляд на Эвелин. Та ответила едва уловимым кивком, в котором профессор прочел одобрение и обещание поддержки. Он сделал шаг вперед и проговорил с легким волнением:

– Мы пришли не по дороге. Мы пришли – из времени. Из одного из его будущих берегов.

Хозяин беседки плавным движением руки указал на противоположную скамью в беседке – этот жест, исполненный ровно той степени непринужденности и утонченности, что отличала просвещенных мужей эпохи Тан. Его пальцы сложились в изящный илань – жест, которым конфуцианские ученые приглашали к дискуссии:

– Прошу разделить со мной скромный покой этого павильона, – произнес он, и в этих словах звучала вся ритуальная формульность, смягченная легкостью даосского отшельника.

Гости опустились на широкую скамью для гостей, сделанную из хуанхуали – драгоценного красного сандала, чьи плавно изогнутые подлокотники напоминали очертания далеких горных хребтов. Перед ними, на низком столике из черного цзытаня (палисандра), стоял керамический чайник, покрытый изумрудно-зеленой глазурью. Из его изящного носика еще поднимался легкий пар, а петлеобразная ручка сохраняла тепло недавнего кипятка. Рядом, в почтительном полукруге, располагались пустые чаши – нефритового оттенка фарфоровые чавани, ожидающие своей очереди.

Теплый весенний воздух, напоенный ароматом цветения слив, обволакивал беседку. Смолистый запах сосен смешивался с запахом сливового цветения и легкой сыростью от ближайшего ручья. Где-то вдали кричала цапля – ее голос, похожий на скрип бамбуковой флейты, растворялся в вечерней тишине. По небу, окрашенному в цвета циньских шелков – розовато-золотистые у горизонта, лиловые над головой – медленно плыли белоснежные облака.

Профессор Вейр слегка поклонился, сложив ладони у груди в традиционном танском жесте гуншоу:

– Простите, что не знаю вашего почтенного имени… Как мне следует к вам обращаться?

– Ши Лин, – ответил человек. – Когда-то я был хранителем одного из литературных павильонов, потом учителем. А теперь я просто сижу среди сосен. Я слушаю шепот ветра. Иногда – говорю с ним.

Взгляд у него был спокойный, но в этом спокойствии ощущалась проницательность, как у человека, привыкшего видеть и понимать суть вещей. Его темно-синий халат (пао) был скроен просто: узкий перекрестный ворот с застежкой под правую руку стягивался под горлом, широкие рукава были собраны у запястья, а завязки на плече едва удерживали ткань, сотканную из простого, но добротного шелка. Скромный покрой лишь подчеркивал изящество рук, привыкших держать свиток или кисть. Его волосы, собранные в небрежный узел, были перехвачены деревянной шпилькой, темная повязка на лбу защищала от солнца. За его спиной сквозь бамбуковую рощу проступал силуэт небольшого павильона.