- Я же просил тебя!
- Прости, Дан, виноват! Только... нет-нет! Она ни при чем! Постой!
Только Дан уже потянул меня к себе на коня, с остервенением отталкивая руки Горана.
- Со мной будет! Не видишь ты, что ли, вечер заходит!
А и правда - вечер! А мне казалось, не так уж и давно мы с поляны той страшной ускакали! И хотелось себя показать - не такова, мол, я, чтобы позволять чужому мужчине вот так мною распоряжаться - захотел, к другу посадил, захотел - к себе перетащил! Да только опасалась гнева его, понимала, что, может быть, и не желает он таким - злым да плохим быть!
- Дан, зачем? Что случилось-то? - спрашивала, с непонятным, волнующим чувством в его лицо немного снизу вглядываясь.
Не так, вовсе не так, как Горан, прижимал меня к себе этот мужчина. И усадил неправильно, наоборот, лицом к себе, к своей груди прижимая! То ли приближение ночи, на него, действительно, так влияло, то ли снова меняться он начинал. Был Дан весь, как тетива натянутая - напряжен и тверд. И если в самом начале пути еле удерживался в седле, то теперь только одной руки ему хватало, чтобы со все также беснующимся конем справляться! А второй прижимал меня к себе за плечи, будто укрыть от всего света хотел. И боязно мне становилось, и какое-то другое, дурманящее, влекущее чувство заставляло вжиматься лицом в разрез грязно-белой льняной рубахи, туда, где виднелся поросший черными курчавыми волосами, кусочек его груди. И кожа горячая там, в разрезе этом, пахла так ошеломительно травами, не кровью, водой ключевой, не грязью, чистой кожей, не волчьей шерстью, что я, вопреки ужасу, замирала от восторга.
- Не бойся меня, Милослава! Мне больно понимать, что пугаю тебя.
- Я не боюсь, - отвечала и боялась. Но вовсе не того, что разорвет или укусит, волком обернувшись, а того больше, что тем решит воспользоваться, что насильникам ночью не досталось. Да только понимала, что кричать и звать на помощь сейчас бессмысленно - чувствовала нереальную силу, от него исходящую. И свою слабость перед ним тоже чувствовала. - Не понимаю только...
- Что не понимаешь?
- Вот сам подумай. Я вчера такое видела, о чем и в страшном сне привидится не могло. Почему же тогда, сейчас не кричу и чувств не лишилась, рядом с тобой оказавшись?
- Почему?
- Потому что... ты не виноват, в том, что эти волки сделали!
- Так что же, ежели не виноват, то и вреда тебе причинить не смогу?
- Не сможешь!
- Не смогу. Надеюсь. Только когда вновь обернусь я, ты подальше спрячься. На всякий случай.
- Дан? - не укрылось от меня, как он вздрогнул, то ли от резкого моего шепота, то ли от звука своего же собственного имени. - Дан, мне к ведьме не просто так нужно. У меня брат при смерти.
Он слушал, а я рассказывала. Все, что было в моей жизни с Бреславом связано. И плакала, в рубаху Дана лицом уткнувшись. А он по волосам гладил, шептал слова какие-то, уверял, что все хорошо будет! Я так и заснула, спокойно, ни о чем не волнуясь, словно в коконе, в руках его, на плечо положив голову. И снилось мне, будто в красном, расшитом бисером сарафане, хожу я по лугу ромашковому, будто венки из белоснежных крупных цветков плету. И хоть не вижу, но точно знаю, что во-он там, за стогом свежего, сладко пахнущего сена, ждет меня кто-то. И сердце мое замирало от счастья, и я с каждым шагом ближе, ближе подбиралась. Тихо, чтобы не услышал меня раньше времени, обходила вокруг копну, и вдруг сзади меня обхватывал кто-то и шептал на ухо:
