Остаток дня они провели в молчании. Сперва Кенир мрачно этому радовался. Но постепенно бешенство утихало, и на душе становилось всё паршивее. Скверно вышло. Очень скверно. Если человек тебе не друг, не товарищ, если вас просто ненадолго свела дорога, даже если ты ему деньги платишь – это всё не даёт тебе права срывать на нём дурное настроение. Велика беда, спросил, о чём путешественник думает. Ты ведь, Кенир, сам ему таковым назвался, помнишь? Чего ж теперь злиться? Глупо. Глупо всё получилось. Одно успокаивает: весельчаки вроде Дара, вряд ли умеют обижаться надолго.
Но Дар, оказалось, умел. И его самого это порядком озадачило. Ведь, по совести говоря, не обижаться ему надо, а прощения просить. Кто его за язык тянул? Поболтать хотел со спутником, угрюмость его утреннюю развеять, и не заметил, как ударил. Словом неосторожным. Вопросом неуместным. Крепко, надо полагать, ударил, если этакая оплеуха прилетела в ответ. И гляди-ка ты, сам виноват, а всё равно обидно. Скверно. И обида-то – ну совсем детская. Мол, я не знал, я не нарочно, я по-хорошему, а ты… Тьфу! Мальчишка! И вообще, кто-то, помнится, не собирался никаких вопросов Кениру задавать. Кто бы это мог быть? Молчишь, Дар? Вот и помолчи для разнообразия.
Дар открыл рот только вечером. И его слова предназначались не Кениру.
В маленькой деревушке, куда они добрались перед самым закатом, постоялые дворы и трактиры были без надобности. Единственная улица терялась в поле. За ним виднелся сосновый бор. Спать под соснами Кенир бы не отказался, но проводник уверенно направился ко второму с краю дому, спешился и постучал в ворота. На стук открыла женщина в возрасте, позволявшем именовать ее «матушкой». Именно так Дар к ней и обратился.
– Матушка Шенáй, вы не узнаёте меня?
Женщина пристальнее вгляделась в его лицо в сгущающихся сумерках и просияла улыбкой:
– Дар! Наконец-то! Как я рада тебя видеть! – они привлекла его к себе и поцеловала, для чего Дару пришлось наклониться. – Где ты болтался столько времени? А ещё удивляешься, что не узнаю тебя! Совсем забыл меня, старуху! – по лукавым искоркам в глазах было ясно, впрочем, что старухой она себя не считает.
– Матушка, ну какая же вы старуха! Да вы любую девчонку за пояс заткнёте!
– Ой, скажешь тоже, – махнула рукой Шенай. – Подлиза!
От её ритуального ворчания веяло домашним теплом. И вся она была очень домашней и уютной, пропахшей сахарными булочками и молоком.
– Матушка Шенай, я разгильдяй и бесстыдник, – с шутливым покаянием произнёс Дар. – Я два года к вам носа не казал. Обещаю исправиться при первом удобном случае! Хоть прямо сейчас! Вы же в качестве наказания не прогоните меня и моего спутника на ночь глядя в тёмный лес голодных и холодных?
– Да если ж я вас сейчас прогоню, ты ж ещё на два года пропадёшь! Я тебя знаю, обормота! – погрозилась хозяйка. – Никуда вы не пойдёте. Вот вам двор, вот вам дом. Привязывайте лошадей – и марш за стол!
– Спасибо, матушка, – улыбнулся Дар и повёл жеребца во двор. Кенир последовал за ним.
Двор был просторным и чистым. Возле ворот лежал старый лохматый пёс, на вошедших он едва обратил внимание. В хлеву протяжно замычала корова. Из дома вышла рыжая кошка, уселась на крылечке и начала мыть лапкой мордочку. Через раскрытую дверь было видно, как матушка Шенай собирает на стол.
Кенир смотрел вокруг, и чем больше он смотрел, тем больше чувствовал себя лишним. Словно его появление принесло в этот маленький мирок что-то чужое, колючее, как заноза.
