Я взлетаю над головами людей – над их сцепленными руками, над словами, которые оседают на них невидимой пылью. Всё падает в эту пыль, и отряхнуться нельзя, можно носить ее на коже, как татуировку. Мне и остается разве что зажмуриться и ловить секундное блаженство или перехватывающий дыхание экстаз, упоение и… отголосок страха – потерять это всё.
Страх, что кому-то уже надоело вместе с остальными меня подбрасывать и ловить так, как это должно быть – осторожно и надежно.
Страх, каким он мог бы и не быть – беспощадный и оправданный.
Страх за удачу всех своих еще не предложенных даже ролей в кино.
Создается такое впечатление, будто под моими ногами мир не такой, к какому привыкли мои поклонники, и не такой, из которого они вынуждены взирать на меня и моего персонажа, – они убедили себя, будто всё, что изрекаем мы, обращено к их душам. Мои поклонники кричат об этом собственному «Я» или бесам, которые хвостом увиваются за ним. Вся популярность актеров и вся потребность в них – это лишь воля и сосредоточенность массы зрителей.
А что случается потом, когда мои ноги касаются земли? Сначала меня охватывает легкое и ненавязчивое головокружение – реальность: люди, дома, твердь и небо со всем, чему оно разрешает сиять и чему оно посылает свою благодать – летит, спешит, кружится ураганом. Покачивается из стороны в сторону моя уверенность в своих действиях и бездействиях, мыслях и взглядах людей. А потом всё успокаивается. Или этот покой лишь иллюзия?
Интригующее представление – люди думают, что место, где судьба повелела им находиться, изменяется резко и бесповоротно, а сами люди застряли, точнее, привыкли к одному своему состоянию – к позиции зрителей, которые предпочитают полную безучастность. Однако по правде говоря, это мир застрял в положении молчаливого созерцателя безостановочной смены человеческих внешностей – люди не пытаются это почувствовать.
Мое чествование не утихает – оно и не утихнет, пока мои дела не позовут меня, не уведут отсюда так далеко, пока я сам не пойму, что попал в место, где обо мне никто и никогда не слышал.
Тогда я возвращаюсь домой.
Затем я думаю о кино – а о чём еще можно думать, если не о ролях, неизвестно до какой степени значимых для моих собратьев по актерской игре?
И наконец, когда я ложусь спать, я улыбаюсь комнате и ночному времени, испрашивающему для себя толику моего почтения.
Я – создатель чудес. Не буду перечислять или описывать их, не в этом дело. Я буду отзываться о чудесах в общих чертах – как о факте.
Как много или мало я могу создать чудес? Здесь не совсем верно употреблять слова «мало» или «много», самих чудес я создаю столько, сколько хотелось бы видеть перед собой и не опасаться сбиться при их подсчете. А еще чудес должно быть достаточно для тех, кто нуждается в их большом или малом количестве.
Или хочет получить всего два-три чуда, которых ему с лихвой хватает на целую жизнь.
Но я создаю чудеса, и это само по себе – набор чудес.
В моих ли силах думать, что я вообще создаю какие-либо чудеса? Мое воображение, рожденное чудесами и кующее чудеса, которыми я распоряжаюсь таким образом, чтобы не соскучиться.
Я создаю чудеса для людей.
Конечно, можно было бы обеспокоиться судьбой самих чудес и сказать: «Теперь людям не доведется занимать себя изысканиями о природе чудес, желании моих способностей делать их, и желании чудес быть созданными – это неправильно, ибо явления и не должны встречаться людямм именно в таком состоянии, в каком им повелел возникнуть Бог, чтобы избежать оценивания своей значимости».
