– Солнце вот тоже каждый день падает относительно линии горизонта, – сонно пробормотал Математик, спрятал зевок в воротник куртки и продолжил, – но что-то люди не торопятся его оплакивать. Смотри, как нужно делать.
И он откопал в снегу одну звездную скорлупку, взял ее обнаженной рукой, слегка встряхнул и извлек наружу маленький белый огонек, который, нежно посияв миру, тут же взлетел вверх.
Оставленные звездой осколки полетели в мешок.
– Они падают, чтобы разбить свою оболочку, – пояснил Математик, – и стать ярче. Иногда им трудно выбраться из-под останков своего прошлого, и тогда мы помогаем.
А дома Светлоглазая и Математик помололи звездные черепки в большой медной ступке, собрали получившийся порошок в зеленые сундучки, которые отдали матросам. В темных трюмах сундучки пересекли море, а в порту их встретил Песочный Человек – Оле Лукойе. По ночам он ходит от дома к дому, заглядывая в детские спальни, и посыпает хорошим детям своим сонным порошком глаза, чтобы они видели добрые сны. Вот и скажи теперь: есть в этом героизм или нет его?
Лучшей подругой Математика была Теорема Ферма – девушка с виду простая, но понятная далеко не всякому.
– Не нравится мне твоя сослуживица, – сказала она однажды при личной встрече. – Ни звания, ни логического мышления. Мне кажется, если бы ты, как и раньше, работал в расчетном центре, а не лез в оперативную работу, достиг бы куда больших успехов.
– Так у тебя претензии к Светлоглазой или к тому, что я из кабинета на свет вылез? – уточнил Математик, зная, что Теорема Ферма смутится. – Как бы то ни было, меня все устраивает.
– Но я все же думаю, что аналитическая работа была куда безопасней. А Светлоглазой твоей только дай какое-нибудь усложнение отсечь. Бедность внутреннего мира налицо.
– Ну, если уж говорить о внутреннем мире… Помнишь, я пару лет назад надорвался на работе? – спросил Математик беспечно. – У меня еще из рваной раны чуть внутренний мир не выпал – думал, так навсегда пустым и останусь.
Теорема Ферма кивнула.
– Я тогда решил, что если уж терять себя, то только ради чего-то по-настоящему значимого и важного. И знаешь, так уж вышло, что, приняв это решение, я не только больше ничего не потерял, но и нашел много всяких штук, которые делают меня полнее. По Тьюрингу.
– Ой, да брось, «полнее». Как был тощим, так и остался, – фыркнула Теорема. Она все прекрасно поняла, но по старой привычке решила показаться немного проще.
Это то, сколько всего разного ты можешь в себя вместить. Горя и радости, минорного и мажорного, зеленого и красного, памяти и прощения. У этого хитрого свойства есть одна довольно забавная особенность: если класть в себя побольше терпения, твоя емкость увеличится. Главное – не переборщить. Потому что если терпение лопнет, получится весьма неловко.
В такой ситуации ты сказал бы, что, по закону Мерфи, неподалеку от находящегося на пределе терпения всегда найдутся острые углы.
Жизнь – это необязательное развлечение. Его можно прервать в любой момент. Это так же просто, как перестать есть пирожное, если оно не нравится; уйти с неинтересного спектакля или отказаться от дружбы, утомительной для обоих.
Более того! Точно так же, как пирожное, спектакль, дружба или другие необязательные развлечения, жизнь должна радовать и делать тебя счастливее… Ну, или вызывать хоть какие-то чувства, иначе уж совсем плохо.
