Майя кивнула, стараясь не показывать, как сильно ее задевают эти слова. Шизофрения. Обострение. Именно эти диагнозы она сама себе ставила последние пару дней.
– Ты только не начинай сама чипы искать, – подмигнул Лёша. – А то нам без тебя скучно будет. Кто еще сможет так артистично закатывать глаза на начальство и ставить на место буйных пациентов одним взглядом?
Он попытался ее подбодрить, но Майя лишь устало улыбнулась. Ей было не до шуток. Ощущение того, что мир вокруг медленно, но неотвратимо сползает в какую-то аномальную зону, становилось все сильнее. И самое страшное было то, что она, кажется, начинала улавливать его скрытую, тревожную музыку.
Позже, когда поток пациентов немного схлынул, Майя вышла на больничный двор, чтобы глотнуть свежего воздуха. Ноябрьский ветер был колким и сырым, он пах прелыми листьями и близкой зимой. Небо по-прежнему было затянуто плотной серой пеленой, сквозь которую едва пробивался мертвенный свет угасающего дня. Она подняла голову, вглядываясь в это безрадостное пространство. И на мгновение ей показалось, что сквозь привычный городской шум – гул машин, далекие сирены, лай собаки – она слышит что-то еще. Тихий, едва различимый шепот, похожий на вздох огромного, усталого существа.
«Мне точно пора в отпуск», – подумала Майя, поежившись не то от холода, не то от внезапного, иррационального страха. Но где-то в глубине души она понимала: отпуск уже не поможет. Трещина в обыденном продолжала расти, и этот шепот, реальный или воображаемый, был лишь одним из ее проявлений. Мир менялся, и Майя чувствовала это каждой своей обостренной нервной клеткой.
Глава 4: Красное на белом
Ночь превратила больничные коридоры в гулкие, слабо освещенные тоннели, где каждый звук отдавался преувеличенным эхом. Усталость накатывала волнами, и Майя уже с трудом отличала реальность от полусонных видений, которые роились на периферии сознания. Казалось, сам воздух пропитан напряжением, ожиданием чего-то неотвратимого. «Спокойно, Чен, – в очередной раз приказала она себе, – это просто еще одна длинная ночь. Скоро рассвет, а там и до конца смены рукой подать». Но внутренний голос, обычно такой послушный, на этот раз звучал неубедительно.
Сирена «скорой», нарастая, ввинтилась в относительную тишину ночи, и ее резкий, надрывный вой заставил Майю вздрогнуть. Что-то в этом звуке было особенно тревожным, не просто констатация очередного несчастья, а предвестник чего-то из ряда вон выходящего.
Через несколько минут в приемный покой вкатили сразу три каталки. Картина была жуткой. Кровь – много крови – на одежде, на простынях, на бледных, как мел, лицах. Фельдшеры, обычно невозмутимые, выглядели растерянными и говорили сбивчиво, перебивая друг друга.
– Массовая авария на трассе, – выдохнул один из них, молодой парень, которого Майя видела впервые. – Непонятно, что произошло. Машины всмятку, будто их… будто их чем-то огромным раздавило. И туман… странный, густой туман посреди ясной ночи.
Майя кинулась к первой каталке. Молодая женщина, лет двадцати пяти, без сознания. Голова неестественно запрокинута, на шее рваная рана, из которой толчками вытекала темная кровь.
– Зажим! Быстро! – скомандовала Майя, ее собственный голос показался ей чужим, резким.
Она начала действовать автоматически, наработанные годами рефлексы взяли верх. Но когда ее пальцы коснулись холодной кожи пострадавшей, пытаясь нащупать сонную артерию, мир снова качнулся. На этот раз это было не просто ощущение чужого страха или боли. Это был калейдоскоп обрывочных, ярких, как вспышка, видений.
