Светлые века - страница 4

– Скажи мне, Ниана, ты не скучаешь по…

«…Запах весенней молодой травы, грандмастер. Драгоценный блеск мороза на Рождество. Жуки – яркие, как брошь. Облака неизменно изменчивы. Вот ты бежишь вниз по склону и не можешь удержаться от смеха. Но я рада, что у меня есть мой кубок, полный звезд, грандмастер. И рада, что вы приходите сюда – ты и такие, как ты, – пусть мне и жаль вас всех за ваши ущербные просьбы и убогие желания. Вам, гильдейцам, через столько пришлось пройти – так почему же вы стремитесь стать объектом издевательства троллей, подменышей, эфемерных ведьм, вампиров, престарелых русалок?»

– Все совсем не так. Я не хочу…

«Грандмастер, а чего ты хочешь?»

– Узнать…

«Но я одарила тебя, грандмастер, приняв предложенное тобой. Я сделала все, о чем ты меня просил. Теперь твоя очередь. Чтобы взять то, что у меня есть, ты тоже должен что-нибудь отдать».

В общем, типично нелепый бартер с подменышем. Вот я сижу на этом пустом мосту над стремительной рекой, и Ниана рисует в воздухе символы, которые ни один член гильдии ни за что не распознает. Они переливаются серебром вокруг меня. Разбухают летними грозовыми облаками. И я чувствую, как железо повсюду напрягается и растет, разрушенный мост возвращается к жизни, которую так и не получил на исходе Минувшего века, – обретает форму и взмывает над водой, а город преображается, и свалки отступают. Одновременно нарастает волнующий гул приближающегося поезда. Он с грохотом мчится над балочными фермами и брусьями, оставляя за собой клубы пара, искры и отзвуки ритмичного стука.

Ниана приседает передо мной, не сводя с моего лица глубокие провалы глаз. Моргает раз, другой. Улыбается.

«Итак, грандмастер, расскажи. – Ее пальцы обвиваются вокруг меня, как дым. – Поведай, как же ты стал человеком…»

Величайшее разочарование в моей жизни. Я был уже совсем взрослым – мне исполнилось восемь, – и вот случилось так, что в обычный морозный октябрьский пятисменник все мои мечты рухнули. Потом я стоял за оградой школы и наблюдал за одноклассниками, которые среди дыма и тумана вопили, выражая облегчение и радость. Это был особенный день для всех нас, День испытания, и каждый получил подтверждающую его прохождение Отметину, стигмат – кровоточащий, припухший волдырь на запястье, похожий на ожог от сигареты.

Паровой трактор громко загудел и прогрохотал мимо, брусчатка скрежетала под тяжелыми колесами, а лицо пароведа выглядело черной маской. Взволнованные матери протискивались сквозь толпу, выкрикивая отпрысков по именам. «Ну я же говорила, а ты переживал, дурачок!» Но моей мамы не было, и я обрадовался, что она не пришла – это же позор, когда тебя целуют в макушку и вытирают лицо, поплевав на платочек, и все из-за события, про которое сто раз повторили, дескать, ерунда, чепуха, ничего особенного. Другие матери уже начали сплетничать или вернулись к стирке, а их дети сбились во враждующие стаи, вспомнив об отцовских гильдиях. Мои сверстники пихали друг друга локтями, толкались и обменивались злобными взглядами. Зная, что скоро и меня в это втянут, я обошел ограду и забрался на насыпь позади школы, откуда обычно открывался прекрасный вид на кладбище и долину, но сегодня все заволокло туманом.

Я закатал левый рукав. Ну да, вот и он. У каждого человека, достигшего моего возраста, имелся такой шрам; впрочем, в моем случае след от насилия над плотью был еще свеж. Эта рана останется со мной на всю жизнь и станет неискоренимым доказательством моей незапятнанной человечности. Отметина Господа Старейшины, если верить отцу Фрэнсису, была господним благословением. На кольце воспаленной, поврежденной кожи еще поблескивали крошечные кристаллики машинного льда. Конечно, это никогда до конца не заживет. В том-то и смысл. Всегда будет слабо светящаяся корочка, которую можно ковырять и рассматривать в темноте, и, наверное, она меня в каком-то смысле утешит.