Ленька захрипел и проснулся от нехватки воздуха, поднял голову, закашлял, повернул шею поудобнее. Опять с разочарованием понял, что всё это только сон.
Ленька появился у Василия десять лет назад – из города привез сын Егор.
– На, вот тебе, папка, друг и товарищ. Породистый пёс, охотничий! Будешь с ним на уточек ходить.
– Да я уже и не охочусь, сынок. Ружье продал давно. И зачем мне он? На собаку-то не похож, ушастый какой-то, пищит. Страшный.
– Зато знаешь, он сколько стоит? Лучше не спрашивай! У него и паспорт есть. По документам – Леонель, англичанин.
– Сапоги бы мне купил резиновые, длинные, для рыбалки. Русские. Писал же тебе письмо, сынок. Как горох об стену.
Егор обиженно сложил руки на груди.
– Он стоит как двадцать твоих сапог! Да и не получал я никаких писем, говорил тебе, пиши мне эсэмэски.
– Не умею я эти эсэмэски писать. Вон валяется телефон на книжной полке, отключился. Только пыль собирает.
– Пап, ну нельзя быть таким древним!
Василий переживал за сына. Человеку почти сорок лет, ни семьи, ни детей, ни дома не имеет. Работает не пойми где, сказал, что числится филонсером. Пропадает по году, по два, потом появляется как снег на голову, привозит бесполезную дорогую вещь и опять ни слуху ни духу. Жаловался подросшему Леонелю.
– Бесстыжая молодежь пошла, никчемная. Я и сам знаю, что он филонит, филонсером себя называет и не стесняется, паразит! Да только откуда деньги у него на машину, на поездки? Ты вон какой, оказывается, ценный. Уж не бандитом ли он заделался? Эх, Лёнька, Лёнька, сердце моё болит за него, хорошо, Маша моя уже не видит этого. Опять больше года от него вестей нет. Где валандается, непонятно.
Теперь подкинул забот-огорчений Лёнька. Захворал так некстати. Что-то мешало ему дышать и есть уже больше двух недель. Сначала просто першило в горле, чихал, кашлял, тряс ушами. Василий думал, что это простуда, пытался лечить собаку народными средствами, но становилось только хуже. Тогда он запустил его в дом, постелил ему свою теплую куртку, а в приступах кашля вскакивал со своего кресла, подсаживался на пол, гладил друга по плюшевым ушкам, слегка похлопывал по спинке.
– Что же ты, дружище. Угораздило тебя. Хулиган мой. Давай уже, вставай. Поболел и довольно! На рыбалку кто пойдет?
Пёс, услышав знакомое слово, поднимал голову, шевелил ноздрями, пытался гавкнуть. Сердце Василия сжималось от вида верного товарища. Некогдаозорной и вертлявый Лёнька похудел, глаза стали мутные, тусклые. Каждое движение причиняло ему дискомфорт, боль. Когда хотел в туалет, медленно вставал и спотыкаясь шел к двери, фырчал, мол, открой скорее, сил нет долго стоять. А теперь уже и не встает – лапы дрожат, в легких что-то свистит, хрипит, даже есть не может.
Василий делал ему кашу, измельчал, пропускал через марлю и ложечкой вливал в пасть Лёньки. Тот давился, языком пытался ловить капли, падающие на пол. Человек не мог сдерживаться, слезы падали прямо на морду пса, а тот в ответ смотрел на хозяина измученным взглядом, словно спрашивая: «Что ты плачешь?»
Вытирал рукавом рубашки глаза, сморкался и сквозь силу улыбался.
– Ничего, Леня, всё хорошо, милый. Ты ешь, ешь. Давай я тебе еще водички дам. Вот как поправишься, куплю тебе колбаску самую лучшую!
Ветеринар, что пришел только на второй день, осмотрел пса, погладил ему лапки и обреченно вздохнул.
– Василий, не мучай пса. Пару дней ему осталось. Могу укол сделать, облегчить последние часы. Страдает животинка.
