«Мама, посмотри, у меня третий глаз…»
Или просто «мама…».
И тот, живой еще мальчик думает: «Слава Богу, это не меня…»
И очень страшно. И очень хочется жить.
Но мало ли что кому-то там хочется. Главное же, война идет за правое дело. И дело это правое со всех сторон.
Черти сидят по домам и потирают над сводками лапки. Булькает котел…
А когда люди спрашивают: «За что?»
Им отвечают: «За родину…», «За правду», «За нами Москва!», «За нами Баден-Баден…».
А на самом деле это просто новая война за старый котел. Просто двум чертям там, внизу, стало скучно на своих сковородках. Они стареют. Жиреют. Над златом чахнут.
И играют в крестики-нолики.
Вычеркивая лапчонкой диагонали и вертикали.
Такова предыстория нашей истории, но наша (она будет очень короткая) история не о войне.
Наша история о любви.
Еще одна самая обыкновенная история.
Против войны, как против любой смерти, есть средство.
Оно не всегда помогает, да…
Войну нельзя, как плохую книгу, перелистнуть на слово «конец».
В ней приходится жить. И ждать. И пережить ее.
Верить.
Любить.
Надеяться.
Молиться.
И ждать.
Жили-были мальчик и девочка. С балконами на 833-ю школу. Сидели за одной партой.
Зимой катались в Серебряном бору на санках. Летом (иногда) мальчик приезжал на пару дней к этой девочке на дачу. Один раз даже жил целый месяц. И мамы у них дружили. А папы их играли весной на балконах в шахматы.
А мальчик и девочка ходили в кино на Октябрьском поле.
Они не думали о любви. Они просто дружили. И даже если и задумывались (иногда) о чем-то таком, то им некуда было торопиться. Ведь впереди у них была целая жизнь.
Была целая жизнь. Да.
Но завтра была война.
И хотя мальчик сказал девочке на лестничной площадке: «До завтра, Катя», но ему было 18 лет.
А черти решили поиграть в свои крестики-нолики.
Шахматы…
Или что там у них.
И много было в тот, четырнадцатый проклятый год на электрических проводах ворон.
И за восемнадцать лет до того, в девяносто (таком-то), слишком (как показалось чертям), слишком много рождались мальчики.
А это плохая примета. Так говорят старушки.
И всем приходилось, волей-неволей, прощаться друг с другом.
И этому мальчику и этой девочке тоже.
У автобуса она сказала ему: «До завтра, Алеша».
А он улыбнулся (хотя ему было очень страшно) и ответил: «До завтра, Катя».
И они не могли даже поцеловать друг друга. Это вышло бы стыдно, на глазах у родителей.
На глазах у родителей, а родителям тоже некуда было девать глаза.
Некуда девать людям глаза и слезы, когда они расстаются перед войной.
Черти имеют отвратительную привычку отбирать у людей самое важное – «завтра».
У мальчика и девочки не было с собой, что подарить друг другу на память.
Но ведь память нельзя… подарить.
И она достала из своего пакета пустую общую тетрадку (48 листов). И написала на первой странице «До завтра».
И отдала ему.
А он наклонился и поднял из лужи десять копеек.
И всю войну эти десять копеек, повешенные на ниточке, касались оловянного бабушкиного крестика у нее на груди.
48 лет шла война.
48 листов тетради с надписью «До завтра» были исписаны красными чернилами. Других чернил не бывает на войне.
Не приходили письма. Приходили только повестки и извещения. Молчали телефонные линии.
Шла война.
Война до победного конца. До победного конца с каждой стороны от котла.
Когда крестики с ноликами вычеркнуты одинаково. А поля выкошены подчистую.
Выли люди. Выли сирены. Собаки. Вороны кружили над крышами. Над черными огнями.
