– Для того! – отшатнулся от монаха рыцарь. – Ты, брат Бернар, – заверещал барон, – служишь в инквизиции только советником от епископского суда. Да тебя бы ни один доминиканский провинциал не послал проповедовать в чужие земли!
– Чем же растревожило тебя, кем я служу? – усмехнулся монах.
– Ты не веришь в ведьм и в их гнусные шабаши, – заревел барон, – да ещё учишь этому нашего маленького епископа!
– А ты, стало быть, веришь в ведьм?
– Я видел. Я был у них. И я видел потом, как угасает мой гость, мой друг, изведённый бесовкой. Как он плакал! Как он не мог откашлять кровь, как дрожали у него пальцы! Ты не веришь в ведьм, а я вёз к нам кюре, чтобы он отпел моего благородного генуэзца.
– Погоди, где ты, говоришь, был?
– На собрании ведьм.
– Ты знаешься с ведьмами?
– Я! – прорычал барон.
– Какими судьбами, сын мой?
– Я увязался на шабаш из любопытства. Я летел на Лысую гору за знакомой тебе повитухой Хильдой. Я струсил. Я допустил гибель самых дорогих мне людей. – Всхлипывая, Беранжье снова принялся хватать полу монашеской рясы, и бароновский рык перешёл в тоненький вой. – Я погубил генуэзца Франческо. Ты усмехаешься над моею бедой. Позови мне брата Фому. Клянусь Пречистой Девой, я расскажу ему всё и про всех. Только спасите сына. Только остановите бесовку!
Поручив барона заботам привратника, брат Бернар возвратился в залу помрачневшим. Хильду Синюю Ленту он знал давно. Тринадцать лет назад та была уже опытной повитухой. Как раз Хильда принимала роды у Клотильды – старшей дочери лесничего, выносившей графское отродье. Перепуганной, тощенькой – к той беременности девочка не успела созреть и войти в тело. Повитухе надлежало расспросить девицу, кто отец ребёнка. А поскольку им оказался благородный гость герцога, то его отпрыск – признанный через пару месяцев маленький Пьер – получил и подарки графа, и герцогское покровительство.
Говорили, баронесса Беранжье тоже рожала долго и тяжело. Но тогда выходило, что барон обязан жизнями наследника и супруги лёгким рукам Хильды. Старуха-молочница делилась в красном доме слухами, что баронесса два дня не могла разродиться и лежала под конец без схваток и без памяти. В таком случае долг повитухи требовал вырезать из тела умирающей матери ещё живого ребёнка, а если лекарка не сможет решиться на гиблое дело сама, то вложить нож в руки супругу роженицы. Хильда взялась извлечь младенца. А потом, перевязав пуповину и отдав его омыть да спеленать своей помощнице – старшей дочери Элизе, – решилась зашивать баронессу.
Так или иначе, изначально барон Беранжье повитухе доверял. Явно не мысля за ней ничего дурного, он загодя привёз её в замок и приставил неотлучно к супруге. Весь месяц Милосердия повитуха Хильда оставалась в Беранжье, продолжая выхаживать его жену. Что же случилось между ней и бароном? Решение, давать ли ход делу о колдовстве, будет приниматься совместно. Решающим станет мнение брата Фомы.
Схоласта и книжника Фомы.
Это брат Бернар в своей прошлой домонашеской жизни пас гусей, наминал паштеты из их печёнки, затачивал писчие перья, выяснял у старух, как правильнее набивать перины для новобрачных, а ещё вытапливал гусиный жир на продажу евреям, коим обычай запрещал мазать сковороды свиным салом. Пожил в людях, понаблюдал приметы. Узнал цену ложному знанию задолго до того, как отроком напросился к доминиканцам. А брат Фома жизни за стенами монастыря видел мало. Аж расчувствовался инквизитор от того, как отважно винился и обличал других барон Беранжье. Аж пинал под столом подозрительного, каким и следует оставаться следователю, брата Лотаря:
