Читать онлайн Кэтрин Кетчем, Элизабет Лофтус - Свидетель защиты. Шокирующие доказательства уязвимости наших воспоминаний

Не думаю, что на свете много людей, которые понимают, насколько важна невиновность для ни в чем не повинного человека.

Из кинофильма «Крик во тьме» (A Cry in the Dark)

Я поднимаюсь по узкому проходу, все вокруг отделано деревом, и стук моих каблуков по блестящему полированному полу усиливает ощущение тишины в зале. Секретарь суда, старушка с идеальными кружками розовых румян на щеках, ждет меня. Я поднимаю руку и слушаю, как она произносит заученную фразу:

– Клянетесь ли вы говорить правду, всю правду и ничего кроме правды? И да поможет вам Бог.

Автоматически отвечаю «да». Секретарь отступает, и я делаю несколько шагов до деревянной конторки, всхожу за нее и сажусь лицом к залу суда. Теперь все глаза устремлены на меня.

Адвокат подходит к свидетельской трибуне и кивает мне головой. Он защищает 23-летнего мужчину, обвиняемого в том, что он проник в жилище в районе Ван-Найс, Калифорния, где живут наиболее обеспеченные представители среднего класса, и в том, что застрелил пожилого мужчину.

– Назовите, пожалуйста, ваше имя!

– Меня зовут Элизабет Лофтус.

Я знаю весь распорядок наизусть и по буквам произношу свою фамилию для судебного репортера: «Л-О-Ф-Т-У-С».

– Доктор Лофтус, – говорит адвокат, и его глубокий голос отдается по всему залу суда, как соло баритона в церковном хоре, – пожалуйста, назовите точно вашу профессию и род занятий.

– В настоящее время я профессор психологии в Вашингтонском университете в Сиэтле.

– Не могли бы вы рассказать нам немного о вашем образовании и опыте преподавательской работы?

Следующие десять минут я перечисляю свои профессиональные достижения: степень доктора философии в Стэнфорде, несколько почетных степеней, членство в различных профессиональных ассоциациях, почетные звания, награды и премии, опубликованные книги и статьи. Двенадцать членов жюри присяжных, по-видимому, слегка заскучали – «ладно, ладно, она эксперт, давайте продолжим!».

– Вы когда-нибудь раньше квалифицировались как свидетель-эксперт по опознанию подозреваемых очевидцами? – спрашивает меня адвокат.

– Да, часто, наверное, раз сто.

– В этом штате?

– Да, и во многих других тоже. В общей сложности в тридцати пяти штатах.

– Отлично, – говорит адвокат. Он возвращается к столу защиты и начинает перекладывать бумаги.

Я слышу шарканье ног по деревянным полам – кто-то скрещивает ноги, кто-то кашляет, прочищая горло… Через мгновение эти звуки начинают стихать.

– Доктор Лофтус, позвольте спросить вас, существуют ли общепринятые теории относительно того, как работает память?

– Согласно общепринятым в нашей области теориям, память работает не как видеомагнитофон. Мы не просто записываем событие, а потом воспроизводим его. Это намного более сложный процесс…

Я рассказываю об этапах запоминания, хранения и извлечения информации из памяти, со всеми подробностями, о которых я уже столько раз рассказывала раньше. Прокурор крутит в пальцах карандаш, смотрит на меня, и его хмурое лицо выражает очевидный скепсис. Он надеется найти какой-нибудь разрыв, маленькую дырочку в сплошной ткани моих показаний, которую он мог бы расширить – и начать рвать меня на части.

Почти два часа я рассказываю о том, как работает память и какие она дает сбои. В 11:00 судья объявляет перерыв на 15 минут. Я встаю, спускаюсь по ступенькам, пересекаю зал и выхожу в коридор попить воды и просто сменить обстановку. Когда я прохожу мимо стола защиты, подсудимый поднимает глаза и смотрит прямо на меня. Я вижу мелкие бисеринки пота у него над верхней губой и замечаю, что воротник накрахмаленной рубашки врезается в мягкую плоть его шеи. Он автомеханик, двадцать три года, женат, двое детей, учится в вечерней школе, чтобы получить среднее образование. Готовясь выступать в качестве свидетеля, я прочитала сотни страниц, среди которых нашла кое-какие сведения о личности ответчика. Но иногда лучше не знать слишком много.

Он смотрит на меня с такой надеждой, его страх настолько – почти физически – ощущается в неподвижном воздухе этого зала без окон и без всяких украшений, что меня поражает неуместность этой встречи лицом к лицу. Что я здесь делаю? Что делает психолог-исследователь в суде, представляя факты, взятые из бессчетных научных экспериментов, в надежде убедить людей, что в наших воспоминаниях реальность иногда искажается и что память выдает нам неточные образы прошлого?

Мучаясь этим вопросом, я иду дальше через зал суда, выхожу в коридор и вдруг в мыслях переношусь во времени назад – в 1969 год, к полированному деревянному столу в конференц-зале Вентура-холла в Стэнфордском университете.

Аспирант бубнит о «скоростях распада при восприятии изображений», а я пишу короткое письмо дяде Джо в Питсбург. К тому времени я уже наполовину написала свою докторскую диссертацию на тему «Анализ структурных переменных, затрудняющих решение проблем с компьютеризированным телетайпом»[1] и, говоря по правде, немного заскучала. Между тем в этот самый момент во всех школах в долине Санта-Клара двенадцати- и тринадцатилетние дети садились за компьютеры и пытались решать все более сложные задачи. Я собрала данные, свела ответы в таблицы и сделала предварительные выводы о том, как подростки решают задачи, какие им решать труднее и почему.

Безусловно, это была скучная работа. Теоретическая модель была создана несколько лет назад куратором моей диссертации, а я была лишь одним из аспирантов, каждый из которых был подключен к конкретному слоту, обсчитывавшему наши статистические анализы, и складывал свои результаты в общий котел. Мне казалось, что мой конкретный вклад в общую работу достаточно мал, что-то вроде нарезания морковки для супа. Слева и справа от меня мои коллеги столь же яростно и старательно резали кто лук, кто сельдерей, кто картофель, кто говядину и потом бросали их в ту же огромную кастрюлю. И я не могла не думать о том, что все, что я делаю, – это просто режу морковку.

Я заканчивала черновик диссертации и слушала пятинедельный курс социальной психологии, который был мне нужен, чтобы удовлетворить мои желания в отношении распределения, когда мой аккуратный, опрятный и даже слегка скучный мир вдруг провернулся вокруг своей оси. Однажды профессор Джон Фридман, смешной, но в высшей степени умный социальный психолог, обсуждал с нами тему изменения психологических установок, и по ходу лекции я задала ему вопрос о роли памяти в изменении установок.

После занятий Фридман остановил меня и сказал: «Значит, вы интересуетесь памятью? Вот и я тоже. Если вы согласитесь провести кое-какие исследования, я мог бы воспользоваться вашей помощью в работе над одним проектом». Проблема, которую мне предстояло исследовать, формулировалась следующим образом: как человек проникает в свои «подвалы»-хранилища долгосрочной памяти и получает подходящие ответы на задаваемые ему или им самим вопросы? Мы знаем, что люди могут это делать, и более того, они делают это все время. Но как конкретно наш мозг упорядочивает, систематизирует, хранит и извлекает информацию из долговременной памяти?

После этого разговора моя жизнь изменилась. Мы с Фридманом разработали эксперимент, в ходе которого мы сообщали испытуемым два наводящих слова, а затем измеряли время поиска нужной информации в памяти и выдачи ответа. Я присвоила этому исследованию неофициальное название «Назовите животное на букву Z». Мы сообщали одной из групп испытуемых две ключевые связки: «Животное / буква Z», например, или «фрукт / маленький», а потом хронометрировали их ответы. Другой группе мы дали те же пары слов, но в другом порядке – «буква Z / животное», «маленький / фрукт» – и снова замеряли время получения ответа. Когда мы сравнили время реакции для обеих групп, мы обнаружили, что, если подсказка начиналась с объекта (животное, фрукт), реакция была примерно на 250 миллисекунд, то есть на четверть секунды, быстрее. Это позволило нам предположить, что человеческий мозг классифицирует информацию в первую очередь по объектам и категориям, таким как животные или фрукты, а не по атрибутам, таким как «маленький» или «слова, начинающиеся с буквы Z».

В последние полгода аспирантуры каждую свободную минуту я проводила в лаборатории Фридмана, разрабатывая процедуры экспериментов, занимаясь отбором и подготовкой испытуемых, сведением данных в таблицы и анализом результатов. Когда проект обрел форму и Фридман и его аспиранты поняли, что мы действительно на что-то наткнулись и открываем какие-то новые аспекты работы мозга, я впервые подумала о себе как о психологе-исследователе. О, как дивно звучали эти слова! – я смогла спланировать эксперимент, поставить его и довести его до конца. Я впервые почувствовала себя ученым и совершенно отчетливо поняла, что это именно то, чем я хочу заниматься в жизни.

В 1971 году в «Журнале вербального обучения и вербального поведения» (Journal of Verbal Learning and Verbal Behavior) была опубликована статья «Извлечение слов из долговременной памяти». Год спустя мы с Фридманом опубликовали вторую статью о долговременной памяти, и на этот раз мое имя стояло первым, то есть я была основным автором. Исследование памяти стало моей специальностью и моей страстью. За несколько лет я написала десятки статей о том, как работает память и какие она дает сбои, но, в отличие от большинства других исследователей, изучающих память, я пыталась найти своим результатам приложение в реальном мире. В частности, я задавалась вопросом, в какой степени человеческая память подвержена суггестивным воздействиям. Насколько точно вспоминают факты люди, ставшие свидетелями серьезной автомобильной аварии? Когда сотрудник полиции допрашивает свидетеля, может ли процедура допроса изменить содержимое памяти свидетеля? Можно ли исказить воспоминания, добавив к ним дополнительную, ложную информацию? Мне мало было сотрясать воздух теоретическими положениями, мне нужны были какие-то более материальные результаты. Я хотела, чтобы в результате моей работы жизнь людей изменялась к лучшему.