– Да, пожалуй, что всегда, – согласился секретарь. – Я часто не замечаю очевидные вещи, которые находятся прямо у меня под носом.
– Вот как? Но, надеюсь, вы заметили людей, которые заглядывали в приемную между двенадцатью и часом?
– Людей? А разве кто-то заглядывал? – удивился Сорокин. Затем взглянул на Гурова, смутился и задумчиво произнес: – Да, и правда, теперь я припоминаю, кто-то хотел видеть Петра Петровича. Но кто же это был? А, вспомнил! Заходил сам Толстов, Никита Семенович! Он всегда к Петру Петровичу запросто заходит. Но тут я имел строгие указания никого не пускать, и я так и сказал Толстову.
– Очень интересно! – одобрил его рассказ Гуров. – Каждый раз узнаешь от вас что-то новое, Сорокин. Вот сейчас вы сообщили мне целых два любопытных факта. Во-первых, что перед самой смертью Полубояринова его хотел видеть его первый заместитель, а во-вторых, что покойный председатель дал вам строгое указание никого не пускать. Не помню, чтобы при первой нашей встрече вы мне это сообщали… И когда же Полубояринов дал вам такое указание?
– Это было… Сейчас вспомню… Да, это было без четверти двенадцать.
– Он специально для этого вызвал вас к себе?
– Нет, он связался по селекторной связи и сказал, что будет занят и чтобы я никого не впускал.
– Интересно, а ваш шеф часто давал такие указания?
– Что никого не будет принимать? Нет, надо сказать, редко…
– Значит, должно было произойти нечто чрезвычайное, чтобы председатель правления ввел такой запрет?
– Я не знаю… Видно, да, что-то произошло… А может, у него был важный разговор по телефону…
– Значит, он вам не объяснил, с чем связан запрет?
– Нет. Просто приказал никого к нему не впускать, и все.
– А если бы в эту минуту Елена Аркадьевна появилась – вы бы ее тоже не впустили?
Сорокин окончательно растерялся. Лицо у него пошло пятнами, руки бесцельно шарили по столу, по лежащим на нем бумагам.
– Елена Аркадьевна? – переспросил он. – А почему она? При чем здесь она?
– Ну как же? Ведь она явилась всего через несколько минут после смерти своего мужа. Ехала мимо здания банка и решила зайти. Или вы скажете, что ее тоже не заметили, как и открытое окно?
– Нет, я, конечно, заметил… – торопливо ответил Сорокин. – Я ведь с ней разговаривал… Да, ведь она просила меня вызвать ей такси! Так о чем вы спрашивали?
– Я хотел узнать, как бы вы поступили, если бы Елена Аркадьевна пришла, когда еще действовал запрет на вход в кабинет, – сказал Гуров.
– Ну, в таком случае я бы позвонил Петру Петровичу… сообщил бы ему…
– Понятно… А кто был второй посетитель?
– Извините?
– Ведь к вашему шефу хотел пройти не только Толстов. Был еще один посетитель. Или это вы тоже не помните?
Секретарь погибшего председателя вновь начал шарить руками по столу, потом вдруг просиял и заявил:
– Вспомнил! Да, конечно! Еще заглядывала начальник кредитного отдела Лидия Андреевна Маслакова. Ну, я ее, естественно, тоже не впустил.
– А зачем она приходила, не знаете?
– Нет, откуда же мне знать!
– А кто открыл окно в кабинете, тоже не знаете?
Вопрос этот Гуров нарочно задал в череде совершенно неважных, второстепенных вопросов – как иногда прячут важный документ среди вороха ненужных бумаг. Ему был интересен даже не сам ответ, а реакция секретаря Сорокина. При повышенной нервозности секретаря можно было ожидать самой странной реакции – например, что он упадет в обморок или вдруг бросится бежать…
