– Федор, стой! А что ты на праздник пить будешь?
Зная, что за этим последует, Алена включала плейер, надевала наушники и с француженкой Патрисией Каас улетала куда подальше – от Федора, который, добравшись до спрятанного в курятнике самогонного аппарата, наспех выпивал все, что там накапало за ночь, и от матери-хромоножки, которая с криком «Ах ты, алкаш гребаный!» набрасывалась там на него с тумаками…
Вздохнув, Алена слезала с печи. Одиннадцатилетняя Настя, нависая над звучным цинковым ведром, что-то кричала ей, показывая рукой в угол комнаты, Алена снимала наушники, слышала рев Артемки, подходила к люльке и совала соску годовалому брату. Тот, доверчиво чмокая, тут же и замолкал. Алена снимала с себя ночную холщовую рубашку, чтоб переодеться в дневное, а Настя, вставая с ведра, подходила к ней и завистливо зырилась на ее грудь.
– Ален, а почему у меня не растут?
– Рано еще.
– А у Катьки Свиридовой уже третий номер!
– Ладно врать!
– Ну, первый! А она меня младше! И по телику я видела – в Африке у десятилетних знаешь какие сиськи!
– То в Африке! Там климат другой…
– Ой! – ойкала Настя, глянув за окно. – Твой Виктор едет!
И бегом, в одной рубашке, выскакивала на крыльцо навстречу почтарю, который на велике катил к их домику от реки, от парома.
Остановившись подле их калитки, Виктор отстегивал от багажника свою тяжелую брезентовую сумку и вынимал из нее пачку писем, перетянутую резинкой.
А Настя уже нетерпеливо гарцевала по эту сторону калитки.
– Привет, Виктор!
– Привет, малявка, – отвечал Виктор.
– Сам ты малявка! – обижалась Настя. – Мне письма есть?
Тут Алена, одетая и в наушниках, ленивой павой выходила на крыльцо. Виктор столбенел от одного ее вида, шумно сглатывал кадыком неизвестно что и пялил глаза. Алена, зная свою власть над бедным парнем, белой лебедью плыла через двор и с усмешкой протягивала ручку за письмами.
– Это всё мне?
Виктор приходил в себя, обижался:
– А «здрасти» где?
– Приветик! – снисходила Алена, ногой катая пустую пивную бутылку, валявшуюся на земле.
– Все Францию слушаешь?
Алена промолчала, не удосужила.
– Та-ак… – Виктор напустил на себя значительный вид и снял резинку с пачки писем. – Кузьмины…
– Мы не Кузьмины! – возмутилась Настя. – Мы Бочкаревы!
– А отчим? – спросил Виктор.
– Отчим не в счет! – отмахнулась Настя. – Мы Бочкаревы!
– Та-ак… – Виктор, шурша конвертами, стал считывать с них имя получателя и по одному вручать эти письма Алене и Насте. — Бочкаревой Алене, Бочкаревой Алене, Бочкаревой Алене… Бочкаревой Насте… Бочкаревой Алене, Бочкаревой Алене… Бочкаревой Насте, Бочкаревой Насте… Бочкаревой Алене… Бочкаревой Насте… Ну, вы даете, девки! Даже на Курилах достали пограничников!
– А тебе-то от кого письма? – удивилась Алена сестре.
– Тоже от солдат, – сообщил Виктор.
– А что я – тебя хуже? – фыркнула Настя.
Алена попыталась выхватить у сестры письма.
– Ты ж малолетка еще!
Но та спрятала свои письма за спину.
– А я вырасту, не боись! – И отбежала с ними в сторону, нетерпеливо вскрывая первый конверт.
– Значит, за солдата стремишься? – обиженно спросил у Алены Виктор. – И где вы только их адреса берете?
– В газете, – усмехнулась Алена.
Тут из курятника вышли мать с отчимом. Мать, пряча сытые масленые глаза, отряхивала с подола пух и перья, а Федор, хмельно покачиваясь, пошел к Виктору, распахнув руки и лучезарно улыбаясь.
– Витек! Керя ты мой! Гляди, какая у нас краля выросла! – И, обняв Алену со спины, слапал ее за грудь.
