– Унеси его, – вдруг прорезал плач малыша грубый мужской голос.
Это обратился к Груше ее муж, несколько минут назад фонтанировавший хлесткими шутками, а теперь неожиданно посуровевший и нахмурившийся.
Агриппина крепко прижала к себе ребенка, поднялась из-за стола и вышла из комнаты.
Все, будто ничего не случилось, продолжили свой обед. Только Филипп и Марфа несколько растерянно переглянулись, оба удивленные переменой, которая вдруг произошла в лице мужа Груши.
Из кухни, куда ушла Груша, несколько мгновений доносилось приглушенное хныканье ребенка, которое совсем скоро стихло. Марфа поднялась вслед за сестрой из-за стола и прошла на кухню.
Груша стояла у окна, качая на руках малыша, и приговаривала что-то. Войдя на кухню, Марфа плотно прикрыла за собой дверь. Агриппина не обернулась.
– Я бы оставила его дома, – сказала она, когда Марфа подошла к ней. – Только не с кем. – Агриппина вдруг вскинула голову и посмотрела на Марфу так, что той показалось, будто взгляд этот мог насквозь пронзить ее, точно копье. – Может, и хорошо, что у тебя нет детей, – вдруг отстраненным голосом произнесла она. – Ты свободна…
– Что ты такое говоришь? – отмахнулась Марфа, испытав от этих слов сестры озноб.
– Бессмыслицу, – покачала головой Груша. – Не слушай меня. Я немного устала.
– Давай я побуду с ним? – предложила Марфа. – А ты иди. Я послежу.
– Нет, – не раздумывая ответила Агриппина, – не надо. Я сама.
Марфа осталась с сестрой. Взгляд Груши был пустым, холодным, и только при обращении на сына он немного теплел и появлялся в нем живой блеск, который почти совсем из него исчез. Марфа подумала, что ее сестра несчастлива, как и она. Быть может, Агриппина так же замечала в Марфе эту несчастливость, но ни одна из сестер не говорила другой о своем несчастье, считая, что никто этого несчастья не поймет.
Только когда мальчик уснул, Марфа уговорила Агриппину вернуться домой – отец не обидится, если Груша уедет раньше. Алексина Тимофеевна, конечно, была недовольна ранним уходом дочери, но отговаривать ее не стала, окинув только бесстрастно-осуждающим взглядом мирно спавшего внука.
Груша уехала; ее муж, лицо которого выражало суровое недовольство, последовал за ней. Марфе вспомнились ее мысли о ребенке. Ее сестре появление ребенка не принесло счастья. Быть может, действительно было к лучшему, что у нее не было детей.
Мужчины вышли на просторную лоджию, чтобы выкурить по сигарете (Марфа знала, что Филипп не курил ни под каким предлогом), а Марфа помогала матери убрать со стола.
– У Груши болезненный вид, – сказала Марфа, оставшись с матерью наедине. – Ты не заметила?
– С чего бы ему взяться? – откликнулась мать. – Растить детей нелегко, – тоном превосходства сказала она. – Я подняла вас четверых, а у нее он один. Справится.
– Может быть, дело не в ребенке? – предположила Марфа, у которой несчастный вид сестры вызвал искреннее беспокойство.
– А в чем же еще? – вскинула тонкие дугообразные брови Алексина Тимофеевна.
Марфа ничего не ответила, в который раз утвердившись в том, что ее мать никогда не поймет жалоб, которые не имеют под собой четко аргументированного основания.
Не услышав ответа, Алексина Тимофеевна, вытиравшая в это время посуду, замерла с тарелкой и полотенцем в руках и внимательно посмотрела на дочь, которая вспененной губкой полировала блюдце.
– Ты считаешь меня слишком требовательной, правда? – услышала Марфа на удивление мягкий голос, даже заставивший ее перестать полировать блюдце и, дабы убедиться в том, что голос действительно принадлежит матери, поднять глаза на Алексину Тимофеевну.
