Да, первые минут десять Карина не разочаровывала, покрывая меня мысленно, судя по испепеляющему взору, отборнейшим матом, вот только ее недовольство удивительно быстро перетекло в не менее занимательную одухотворенность.
По разгладившимся складкам на лбу буквально можно проследить всю степень затягивания в творческий процесс. И, надо сказать, это пробивает до мурашек, которыми покрывается моя кожа от каждого брошенного ею на меня взгляда.
Сосредоточенного, внимательного, плавно скользящего по моему телу и впитывающему... Каждую мелочь, каждый изгиб, каждую черточку.
В альтернативной реальности, в мире, где не существует тактильности, это могли бы быть просто потрясные предварительные ласки. Несмотря на наличие посторонних, момент прямо-таки сугубо интимный. Находись мы сейчас в спальне, за закрытыми дверями, отвечаю, я бы не выдержал...
Но в данных обстоятельствах приходится. Выбора нет, потому что установившуюся между нами невидимую связующую ниточку так и норовят оборвать.
Ребята частенько подходят, чтобы сделать центровку глаз, рассмотреть поближе какие-то только им важные нюансы или же просто для того, чтобы убрать волосы, закрывающие мое ухо.
Охренеть. Меня трогают, разглядывают как экспонат, обходя кругом и с холодным отстраненным безразличием изучают... Причем, не как объект сексуального влечения, даже не как человека, имеющего хоть какую-то половую принадлежность.
Просто материал, который нужно оформить.
Очень странное, необычное и прикольное ощущение. Будто я участник какого-то чудаковатого перфоманса. А суетливая, вечно недовольная всем преподша, только добавляет ситуации сюра: ходит от одного студента к другому, подмечает ошибки и бубнит, бубнит, бубнит.
― Данилин, ты видишь, как падает свет на фигуру? Сверху. Вот и рисуй только то, что видишь сейчас. И не выдумывай лишнего.
― Не забывайте прорисовывать тени и блики.
― В древнем Египте во время занятий мимо учеников ходил человек с бамбуковым стволом и бил по спине за кривой рисунок. И заметьте, спустя столько веков мы до сих пор восхищаемся теми работами. Улавливаете, к чему я веду?
― Вы посмотрите, какие работы висят в коридоре, и что малюете вы, бестолочи мои. Застрелиться не хочется?
― Скворцова, что за скелет? Он здоровый парень в отличной физической форме. Зачем ты делаешь из него узника Освенцима?
― Ничего не знаю. Я художник, я так вижу, ― обиженно бурчит та. Кажется, кто-то не любит, когда его отчитывают.
― Видь по-другому! Подойди ближе, если зрение шалит, ― назидательно муштрует ее дамочка, заставляя Карину смущенно пунцоветь. От чего меня так и распирает на улыбку, которую едва удается удержать. Шевелиться же нельзя. И мимики это тоже касается.
А тело-то тем временем начинает сдавать позиции. Задеревеневшая спина ругается, отяжелевшие свисающие кисти сводит, а по нервным окончаниям растекается покалывающее онемение.
Когда писк таймера оповещает, что начинается перерыв и туловище снова ненадолго принадлежит мне, с трудом удается для начала хотя бы просто встать.
О, да-а... Как же приятно просто двигаться!
Приятнее этого только до хруста костей хорошенько размять мышцы и, без предупреждения сделав упор лежа, отжаться пару десятков раз на кулаках. Чтоб застоявшуюся кровь разогнать.
Капец. А ведь это только первые полчаса. Лишь одна четвертая от того, что запланировано на сегодня. Надеюсь, я выживу.
