Что с этим делать, я не знаю. Надо пробежаться по своим контактам и переключиться. Полина стала занимать слишком много моего личного пространства. Мне страшно дискомфортно.
Она вдруг вздрагивает. Настолько неожиданно, что я вздрагиваю вместе с ней. Открывает глаза. Взгляд абсолютно расфокусированный. Куртка опять с неё сползает.
— Мне плохо… — хрипло стонет.
Наверное, я ещё никогда так быстро не бегал!
Метнувшись из тачки по морозу, открываю пассажирскую дверь, отстёгиваю это пьяное тельце и успеваю помочь ей развернуться до того, как её стошнит.
— Ну, мляааа, — закатив глаза, держу волосы, чтобы не перепачкалась. — Ты больше не пьёшь, — рычу на неё. — Никогда! Даже безалкогольное пиво!
— Водички хочу, — хнычет Поля.
— Снег могу дать пожевать. Хочешь? — язвлю я, но ей до лампочки.
Одно радует, проснулась. Иначе я не представляю, как открывал бы дверь с ней на руках.
— Домой пошли, Зараза, — помогаю Полине подняться.
Придерживая одной рукой, второй кое-как натягиваю на неё свою куртку. Полинка заваливается на меня. Какие-то рефлексы у неё ещё живы. Хватается за шею.
— Тихо ты, дурная.
— Чего ты обзываешься? — обиженно всхлипывает. — Всегда говоришь обидные слова, а я ничего плохого тебе не сделала.
— Потому что ты маленькое бесячее недоразумение.
— Я не маленькая! — возмущённо сопит. — И сам ты недор… тьфу… то самое.
Рассмеявшись, кое-как закрываю тачку, веду Полину к подъезду и открываю нам дверь. Её руки сползают мне на пояс. Выходят такие милые обнимашки. В лифте она утыкается носом мне в шею. До мурашек, блядь! Горячее дыхание, едва касающиеся кожи тёплые губы. У меня встаёт, а мой персональный Хвост прижимается теснее.
— Выходим, — кое-как выношу её из лифта. Вожусь с ключами от квартиры, и аллилуйя, дом, милый дом.
— Стоять, — прислоняю Полинку к стене. Свою куртку вешаю в шкаф.
Наклоняюсь, чтобы снять обувь. Чувствую её пальчики, коснувшиеся моих волос, и девчонку снова качает. Она вынужденно опирается ладонью прямо на мою голову.
— Поля, блин! — ржу я. — Ладно, держись уже. Ногу давай сюда.
Снимаю со сводной обувь, и пока она нас обоих тут где-нибудь не уронила, подхватываю на руки и уношу в спальню.
— Пить хочу, — напоминает Полина.
— Не вставай. Сейчас принесу.
Ухожу на кухню, набираю воды в бутылку и возвращаюсь к ней. Сидит на краю кровати, уперев ладони в матрас по обе стороны от себя. Голову опустила и опять всхлипывает.
Опускаюсь перед ней на корточки, вкладываю стакан в ладони и заглядываю в бессовестные, пьяные, но всё равно очень красивые глаза. Волосы мешаются, убираю ей за уши. По щекам опять текут слёзы. Да что ж такое?!
— Я больше никогда не буду пить, — тихо говорит Полина.
— Конечно, не будешь. Я тебе не разрешаю.
— Ты никогда мне ничего не разрешаешь, — обижается она. Зато плакать перестаёт. — А я ради тебя приезжала. А ты… Ты гнал меня всегда. Пинал, как надоевший мячик… Так качает, — смотрит на меня несчастными мутными глазами.
У меня ступор. Я не понимаю, что ответить ей сейчас.
— Это пройдёт, — заверяю её. — Ложись. Тебе надо проспаться.
— Не хочу, — вытирает лицо и допивает остатки воды. Морщится. Её желудок возмущённо урчит, и я на всякий пожарный иду за тазиком.
Ставлю у кровати, в глубине души надеясь, что он ей не пригодится.
— И чего же ты хочешь? — усмехаюсь, усевшись на пол у кровати сводной.
— Яа-а-а, — пьяно улыбается. — Чтобы меня любили, — хихикнув, падает на спину, раскидывает руки в стороны и делает подобие снежного ангела, размахивая ими вверх-вниз и глядя в потолок. — И ещё ёлку. Во-о-от такую огромную, — показывает руками, растягивая их в стороны от себя. — И, и… яблочный пирог. С корицей, сахарной пудрой и горячим какао. Домой хочу, и чтобы папа не пил больше. И чтобы Кирюша был живой, и мы катались на байках, и летом ездили на речку купаться…
