Он открывает рот и показывает нам горло. Ленка со страхом заглядывает туда:
– Очень больно, Серёженька?
– Не очень, – Казанцев смущается произведенным впечатлением. – Терпеть можно. Так вы чего пришли? – спрашивает он. – Вы разве не от Виконтессы?
– Мы от графини, – отвечает Ленка. – Её Блок любил.
– От какой графини? – Казанцев вытаращивает глаза. – Ты что, Евдокимова, белены объелась?
– Она не объелась, – вступаюсь я за подругу. – Мы правда графиню нашли. Если не веришь, можешь с нами пойти и посмотреть.
– Кто вам сказал, что она графиня?
– Никто, – говорит Ленка. – Я сама поняла.
И она сбивчиво начинает рассказывать о женщине с белоснежными волосами, о красном буфете и портрете Блока на стене в золочёной раме.
– Во дуры-то, – говорит Казанцев. – Дурдом по вас плачет.
И захлопывает дверь. На Ленкиных глазах выступают круглые прозрачные слёзы. Она отворачивается и начинает медленно спускаться по лестнице. Я вновь нажимаю кнопку звонка.
– Ладно уж, пойду, – говорит Казанцев и кривит рот в ухмылке…
Через несколько дней мы отправляемся к графине.
Казанцев делает вид, что абсолютно равнодушен, но по всему видно, что наше сообщение разожгло его любопытство. Он то и дело набавляет шаг. Ленка бежит за ним вприпрыжку.
– Может, она и не графиня вовсе, – бурчит Казанцев. – И портрет Блока у неё случайно. Мало ли… В комиссионке купила…
– Обязательно графиня, – крутит головой Ленка. – Знаешь, как она одета!
В знакомом дворе нас ждёт разочарование. Окно у графини закрыто и занавешено шторами. Меж двух полотен ткани виднеется узкая щель.
– Полезли на дерево, – предлагает Ленка. – Тогда сам увидишь портрет.
Ленка с Казанцевым карабкаются по бугристым ветвям тополя. Я стою внизу и жду исхода событий.
– Вон, – указывает пальцем Ленка. – Видишь, Серёженька?
– Где? – крутит головой Казанцев.
– Да вон же, вон…
– Не вижу.
– Вон! – изо всех сил тянется к окну Ленка.
И тут происходит непредвиденное. Сук, на котором стоит Ленка, трещит, и она, потеряв равновесие, взмахивает руками, цепляется за дерево, но всё же падает и, застряв между двух толстых веток, повисает в нелепой позе. Подол её платья задирается и лёгким, колышущимся парашютом свешивается к плечам. В лучах солнца ярко переливаются голубые трусики. Казанцев остолбенело смотрит на Ленкин задранный подол и начинает громко хохотать. Ленка суматошно дёргается между двух сучьев и с грохотом падает на землю. Затем встаёт и, припадая на одну ногу, с оглушительным рёвом уносится на улицу.
– Дурак! Кретин несчастный! – кричу я на Казанцева и бегу вслед за подругой. Казанцев перестаёт хохотать, слезает с дерева и оскорблённо пожимает плечами…
Ленка сидит в своей комнате на плюшевой кушетке. Нос у неё покраснел и распух от слёз, на щеке глубокая царапина, коленка обмотана толстым слоем бинта.
– Да не реви ты, – утешаю я. – Подумаешь!
– Ну да, – всхлипывает Ленка. – Это для тебя подумаешь. Он же всё видел!
– Да что он видел? – говорю я. – Ну, ноги твои видел…
Ленка вытягивает губы в трубочку и ревёт ещё безутешнее.
– Да ты что? – продолжаю я свои увещевания. – Ну, были бы ноги у тебя какие-нибудь кривые или волосатые, тогда ясно. А так что? Хорошие ноги. Длинные.
Ленка вытягивает ноги и начинает их придирчиво осматривать.
– Думаешь? – спрашивает она с надеждой и перестаёт всхлипывать.
– Конечно, отличные ноги. Блеск!
– Тогда почему он так хохотал?
– Это от восторга.
