Костер. Огонь до неба. Угрюмые мужики в черной одежде вокруг высунувшейся из земли трубы сидят. Увидели подкатившие дровни, вскочили, Сатану к огню на руках несут. Жуков дух перевёл, смекнул, что горит в трубе нефть русского олигарха и ни чуть не пожалел нефти. Чтоб, думает, скорее газ да нефть кончились, тогда и олигархи выгорят. Разрешил Сатана угрюмым мужикам поразвлечься, по очереди на нём кататься. Станет Жуков лениво перебирать ногами, вытянут по спине кнутом. И круг за кругом, круг за кругом. Один мужик лихачит на Жукове, остальные у огня кричат, спорят, кто ножовкой трубу пилит, кто во всю Ивановскую цены заламывает. Нет, думает Жуков, это не орда монгольская, это чужая рать. Я много на себя взял, и враг напал на меня, и завертел, и бросил в бездну без стыда. Выпрягли Жукова, лопату подали. Копай, велит Сатана, копай без роздыху семьдесят седмин или пока жена твоя не принесёт жертву. Копает Жуков как бы под картошку, а сам гадает: велики ли семьдесят седьмин и чего жене не жалко за него отдать? Корову не отдаст – корова для нее что подруга верная. Трактор зятю отдаст, рада зятю угодить да и зять на трактор глаз положил. Оба его смерти обрадуются. Стиральную машину тоже пожалеет. О сберкнижках министр товарищ Павлов позаботился, до копеечки вычистил. Много чего умом перебрал, остановился на отцовском тулупе. Пить Жукову охота, а попросить боится. Оглянется на мужиков у огня, так бы и сбежал, да ведь догонят… Слезы по щекам бегут. Смотрит, стоят три мешка сахарного песку, маркировку хохляцкого завода изготовителя прочитал явственно написанную. Мужики в те мешки наплевали, нагадили, быстро неси, велят, мешки бабке Курлыкиной. Ей три года жить осталось, пускай пьёт чай не скупится. И как плечи три мешка выдержали, как ноги не подломились, себе не верит. На крыльцо Курлыкиной бабке скинул, до своего дома рукой подать, а мужик сопровождающий в обратную дорогу разворачивает. Заартачился, упал и лежит у дома бригадира. Бригадир на улицу вышел в одних кальсонах, помочился на него, поверженного, «поминальник» свой достал, читает записи. Много гадского материала на него накопил. В одном месте Жуков схалтурил, в другом надул, в третьем оболгал ближнего колхозника, и надо повесить его как предателя Иуду на осине. Не раз у Жукова с бригадиром раньше стычки бывали, – дай этому дармоеду власть прокурора или начальника милиции, весь колхоз жизни лишит. Жалкое положение жертвы, нестерпимая тяжесть, презрение к самому себе, эти и прочие причины наполнили глаза Жукова влагой. «Согласен дровни таскать на себе до скончания века, только повесьте бригадира на колхозной конторе, – просит Жуков мужика. – Пусть он сдохнет раньше меня». Захохотал мужик, по плечу приятельски хлопает. Был он как бы в чалме, нос свекольный. «В масть козырей положил! Низко пал! Почти что прямиком на сковородку. Любим мы забавы да игры. С древнейших времен любим смертельные схватки и боевые состязания, особенно драки людей в грехах запинающихся». И погнал мужик бригадира вместе с Жуковым. Тот было «поминальник» бригадирский швырнул в кусты, так мужик подобрать велел. Откуда-то Мотька Ишова взялась с пулемётом, как закричит дурным своим голосом: «Куды по моей капусте леший несёт?» И сгинула.
Похвалил Сатана своего подручного за смекалку, чалмой его свою поганую личину утёр, велит бригадиру-праведнику драться с грешником Жуковым, да не воздух бить кулаками, а на полное порабощение тела противника. «Победителя обращу в жеребца, и будет тот жеребец началом новой и сытой колхозной жизни».
