Вот резкий поворот налево, вот вскоре еще более резкий поворот направо, и я уперся в плотную цепь патрулей. Цепь эту преодолевали или по пропускам, или за деньги. Деньги брали открыто и хладнокровно. Ни денег, ни пропуска у меня не было. Я уселся на один из многочисленных стульев кафе и вздохнул. До храма Гроба Господня было метров сорок. Не только у меня не было пропуска, маленькая площадь кипела разноязычьем. Тут ко мне подошел человек в униформе и согнал меня. Не сразу согнал, а положил предо мною меню. Читая по-немецки, я узнал, что стакан чая стоит семь долларов, а если с лимоном – десять. Так как я не заказал ничего, то и сидеть не имел права.
Совершенно расстроенный, пошел вниз, снова к Гефсиманским воротам, вернулся, снова уперся в еще более усилившиеся цепи охраны. Уже к полицейским добавились и войска. Между тем солнце поднялось и проникало даже в тесные улочки. Миновал одиннадцатый час. Страстная Суббота. В это время над Спасителем были сомкнутые своды каменной пещеры, огромный камень запечатывал вход. У входа сидели солдаты, обсуждали вчерашнюю казнь. Приходили и любопытные иудеи, радовались, что Мессия оказался простым смертным. И какой это Мессия, Он не дал иудеям ни власти, ни денег, изгнал из храма торговцев, говорил о бесполезности собирания земного богатства. Нет, к иудеям придет их, настоящий мессия, даст власть над людьми и пространствами. Все будут рабы богоизбранного народа. Ученики Христа разошлись, боялись даже встречаться друг с другом взглядами. Уже думали после погребения вернуться в Галилею к своему рыбацкому промыслу. Суббота после Страстной Пятницы – день скорби, день плача, день отчаяния.
Вдруг раздались громкие звуки оркестров, барабаны, крики. Толпа хлынула на их зов. Меня понесло вместе с толпой к Новым воротам. Но что-то вдруг – и с этого момента я уже не руководил своими действиями, – что-то вдруг повернуло в одну из улочек, и я выскочил из Старого города через Яффские ворота. Я стоял на тротуаре. В коридор, проделанный в толпе полицией, входили… – как сказать… – делегации? Входили, лучше сказать, представители различных конфессий: армяне, копты, греки, с греками шли и наши.
Кто, в какой момент толкнул меня в спину, как я совершенно спокойно прошел охранников, не знаю. Как потом прошел еще три кордона, на которых совершенно безжалостно вышвыривали из рядов нечленов делегаций, не знаю. Последний кордон был особенно жестким фильтром. В грудь мне уперся здоровенный полицейский, а так как полиция в Иерусалиме вся русскоговорящая, то он и спросил по-русски: «А ты куда?» Почему, не знаю, но я сказал совершенно неожиданно для себя: «Я батюшкам помогаю», – и, помню, сказал с такой уверенностью и силой, что полицейский отступил: «Верю, верю». Я еще успел даже кинуться на колени и приложиться к колонне, из которой вышел Благодатный Огонь именно для православных, когда однажды их оттеснили от Гроба Господня армяне.
Как раз именно с армянами я и прошел в храм. Меня вынесло общим движением на второй ярус, рядом с часовней Гроба, с Кувуклией. Теперь, когда гляжу на фотографии внутреннего вида храма, то вижу слева от часовни на втором ярусе тот пролет, ту арку, в которой был в ту Страстную Субботу. Народа было в храме битком. И все прибывало и прибывало. Полицейские не церемонились, расчищали дорогу вокруг часовни. Солдаты, в касках и с рациями, стояли кучками в разных местах.
