– Неужели не на улице? – обрадовался Марк и пошел в ту сторону.
В двадцать первом веке удобства на улице для меня были кошмарным сном. И этот кошмарный сон стоял с проваленной крышей и пробивающей стены растительностью, сбоку от церкви, плотно прижавшись к забору. Переехав жить сюда, первым делом на отложенные социальные выплаты я провела электричество и наняла бригаду строителей, которые мне успешно соорудили пристройку с обычной, но теплой ванной комнатой, единственным местом, где было отопление.
На этом деньги и закончились. И отмеченная журналистами «реставрация» давно покинутой церкви – тоже. На деньги, выделяемые мэром, было тяжело прожить, не то что еще и облагораживать кладбище и реставрировать церквушку. Поэтому я занялась изготовлением амулетов, сначала ища клиентов в интернете, а дальше пользуясь лишь сарафанным радио. Не могу сказать, что дело прибыльное, но на хлеб с маслом, а также и на ноутбук с интернетом – мне хватало.
Когда Марк вернулся, я уже заварила чай, добавив травки для поднятия иммунитета, который с радостью готов был сдаться под напором бессонной ночи, проведенной в объятиях стужи. Обогреватели, которые я подкатила к креслам, разогрелись, образуя небольшое теплое облачко вокруг, так что уже можно было снять шубу, скинуть промокшие ботинки и носки и, укутавшись в плед на кресле, наслаждаться жизнью, попивая ароматный чай и ни о чем не думая.
– Я мало что знаю о гулях, – произнес Марк, подходя к креслу, – Но, на сколько я знаю, это тоже покойник, восставший из могилы? – я кивнула – А значит, где-то есть могила, из которой он восстал.
– Логично. – я задумалась, грея руки о кружку чая и вдыхая горячий пар.
– И? Где? – беря свой чай, поинтересовался Марк. – Мы же все обошли, кроме твоего кладбища.
– Колючее. Мое кладбище называется Колючее. Из-за обилия терновичков. Захоронения на этом кладбище прекратили еще в 1919 году, вся нежить давно уже разбрелась, да и призраки улетели, там даже костей нет, чтобы погреметь, – заверила я.
– А незаконные захоронения?
– Нет, – я помотала головой. – Я бы точно знала. У меня таких нет. А вот в любых других местах – да где угодно.
– Супер. Лучше бы оно на твоем кладбище было, – нахмурился Марк. – И где нам искать гуля?
– Гуль не любит живых, избегает их. Живет на кладбищах, где и питается. Значит, где-то на Отроженке его могила или рядом.
Я с сожалением выпуталась из пледа и, поставив кружку на большой дубовый стол, исчерченный трещинами лака, окинула взглядом помещение в поисках хоть какой-нибудь обуви. Самыми ближайшими оказались меховые унты, стоящие с другой стороны стола. Поднявшись, я быстро пробежала босыми ногами по ледяному полу к ним. Унты еще хранили холод, но все же было теплее, чем босиком. Размяв, успевшие замерзнуть пальцы, я направилась к стеллажам.
– На улице в холодных ботинках, а дома в теплых сапогах, – резюмировал Марк, следя за мной.
– Я, когда выходила вчера из дома, не собиралась проводить ночь на кладбище в компании с мутным мужчиной, – пожала плечами я, особо не вдаваясь в подробности, что в моем творческом беспорядке вещи словно жили своей жизнью. Я никогда не знала, где что лежит, но все находилось неожиданно само, как, например, эти унты. Вчера я их обыскалась, но под дребезжание Андрея Леонидовича: «Давай быстрей, что ты копаешься!» я обула то, что попалось мне на глаза.
