— В дом.
Он обвел взглядом охрану, заполнившую территорию, и поднялся по ступенькам к двери.
Нет сомнений, что я не убегу. Не получится. Под прицелом стольких глаз это нереально.
Каждый шаг наверх оседал в ступнях, утяжелял их. Словно на мне башмаки из камня, а лестница — крутая гора.
Комфортная прохлада дома теперь казалась морозильной камерой. Такое странное, жуткое ощущение, когда родное одновременно выглядит таким, но словно чужеродное. Так вообще бывает?
Отец ждал у поворота к своему кабинету. Не в зал, где обычно высказывалось его недовольство членам семейства. В кабинете он всегда отчитывал провинившихся фиолетовых. Тех, кто создал много проблем.
Похоже, я перешла черту и теперь стою на одной линии со всеми проблемными жителями района.
Прелестное достижение.
Зашла следом за папой, упираясь взглядом в его спину. Тяжесть в груди чертовски медленно распространяла яд по венам, распространяя по всему телу.
— Садись, — отец небрежно махнул на диван напротив окна.
Над коричневым кожаным висит огромное полотно. Мамина любимая картина, она сама ее написала, когда мне было десять.
Никогда не понимала ее смысла. Красные, черные и белые пятна. Большие, маленькие. С красными брызгами на черном, с белыми крапинами на красном. Вакханалия трех цветов. Мама назвала ее "Борьба внутри себя". Возможно, именно такая она у нее.
Окно снаружи перекрывает кедр. Полумрак в кабинете отражает состояние папы. Он оперся на край стола, сложил руки на груди. Хмурое лицо в тени добавляло виду больше внушительности. Будто мало его невидимого давления.
— Я разочарован, — короткая фраза хлестанула по щекам.
Выпрямила спину до хруста в позвоночнике.
— Что ты хочешь на это услышать? Мне жаль? Нет.
— Ты поступаешь как неразумное дитя, Элла. Взрослый человек, а ведешь себя… — Отец покачал головой, отражая все свое недовольство и негодование.
Тяжесть, давившая на грудь, проникла внутрь, мешая легким выполнять свою прямую функцию. Прикрыла веки, прогоняя мелкие черные точки перед глазами.
— Именно! Взрослый человек. Значит и решать за себя могу сама! Что для меня лучше, что мне делать, как жить.
Мне казалось я кричала, но нет. Всего лишь хрипела, выдавливая слова, звуки.
— Не можешь! — зычно возразил папа, вместе с этим усилилось и подавление. — Ты не понимаешь. Я не желаю тебе зла, Эл.
Поэтому мне плохо? Потому что "не со зла"?
— Ты постоянно меня подавляешь, — горечь рвалась наружу. — Почему ты со мной так поступаешь? Боишься, что иначе я смогу тебе противостоять? Отстаивать свою свободу?
Перед ним невозможно держаться. Физический дискомфорт не так ранит, как душевная боль. Не смогла скрыть набежавших на глаза слез. Пусть их можно расценить слабостью, но внутри кроме разочарования и гнева ничего нет.
— Не пытайся мне противостоять, ты вредишь самой себе.
Строгий голос только подталкивал выплеснуть все. Он не помогает успокоиться. Не помогает! А я не знаю, не понимаю как прийти к равновесию.
Кислород просачивается через тонкую щель перекрытых легких — тяжело, мало.
Отец открыл рот сказать что-то еще, но его отвлек короткий стук в дверь. Дэн зашел в кабинет. Поймала его взгляд, передавая всю гамму эмоций. Хочу, чтобы и он чувствовал то же самое.
Он отвел взгляд, уставился на отца.
— Мы еще не закончили, — заявил папа.
— Болдан приехал. Один.
Дрейк? Зачем он… Один! В Фиолетовый!
Сумасшедший. Боже, он просто чокнутый!
